Великая война и деколонизация Российской империи - страница 2



Но подобные ожидания не касались мест, связанных с военными конфликтами в Восточной Европе и Евразии. Немецкие школьники в период между двумя войнами должны были знать о великой победе при Танненберге в 1914 году [Showalter 2004: 351-353]; но что насчет Горлице, Перемышля, Трапезунда, Ивангорода или Болимова? Европейцы знают об «Изнасиловании Бельгии», но что насчет расстрела мирных жителей в приграничном городе Калиш или того, что современники называли «польский Исход» – побег миллионов мирных жителей с охваченных войной территорий в глубь России? Эти события исчезли из анналов памяти Европы с такой удивительной быстротой, что Уинстон Черчилль с полным правом мог заявить еще в 1931 году, что это была «Неизвестная война» [Черчилль 2014]. Ее обходили молчанием не только люди, никогда не сражавшиеся на востоке, но и многие вовлеченные в конфликт страны, особенно на землях Российской империи, где последующие события революции 1917 года и Гражданской войны заняли центральное место в исторических воспоминаниях[1]. Распад Советского Союза возродил интерес к событиям, предшествующим революции, и Первая мировая война привлекла к себе определенное внимание ученых, однако все равно оставила лишь легкую рябь на поверхности общественного сознания. Историки годами прилежно изучали эти события, но их открытия так и не были полностью интегрированы в более широкий исторический нарратив[2]. Недавно один автор, обосновывая собственное внимание к Западному фронту, писал: «…для многих, и меня в том числе, Первая мировая война означает Ипр, Сомму, Верден, а не Танненберг… Первая мировая – это Версаль, а не Брест-Литовск» [Bergen 2009: 18]. Почти не существует российских памятников павшим или сериалов и шоу, посвященных этой теме, едва ли ей отведено общественное внимание. Это знак разрыва памяти и истории; когда некоторые энтузиасты попытались ввести традицию чествания военных усилий России, то было выбрано 11 ноября – дата, важная для многих воюющих стран, поскольку именно в тот день в 1918 году было объявлено перемирие, но гораздо менее значимая для России, которая подписала сепаратный мир на восемь месяцев раньше[3].

Так утратили ли мы что-то существенное в процессе забывания? Или Восточный фронт так скоро померк в памяти потому, что тогдашние события не имели долгосрочных последствий для истории? А может, эти события были так похожи на происходящее на Западном фронте, что изучение их стало бы излишним для тех, кто знаком с ситуацией во Франции? Может, они имели значение только для тех, кто напрямую был в них вовлечен, но для всех прочих являлись уделом любителей кроссвордов?

Ответ дал Черчилль в своей несколько напыщенной прозе. Это был, писал он,

…самый трагический конфликт в истории человечества. Все три противоборствующие империи рухнули. Все императоры или их наследники были свергнуты с престола или убиты. Династии Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов, многие столетия своей славной истории вплетавшиеся в ткань политической жизни Европы, были сокрушены и вырваны с корнем. Строение трех могучих государств, созданных трудами и доблестью многих поколений и представлявших собой три традиционно сложившихся объединения внутри европейской семьи народов, изменилось до неузнаваемости. На страницах этой книги рассказывается о победах, ослеплявших победителей, и о поражениях, которые не могли сломить дух побежденных; о тяжком труде, испытаниях, страданиях и надеждах миллионов людей. Их пот, слезы и кровь оросили бескрайние равнины. Десять миллионов семей ждали возвращения своих воинов домой. Сто городов готовились устроить им триумфальную встречу. Но все они были побеждены, все были разбиты, и все их жертвы были принесены впустую. Ужасные раны, жестокие лишения, высокие примеры верности – все было напрасно. Никто ничего не приобрел. Солдаты этой войны тонули в грязи, замерзали в снегу, умирали от голода. А когда те, кому посчастливилось выжить, ветераны бесчисленных сражений, вернулись домой, кто увенчанный лаврами, кто с вестью о катастрофе, они нашли свои родные края погруженными в пучину бедствий [Черчилль 2014: 9].