– Один день Денисыча Александра Солженисыча, – поправил я собственную ошибку, но, кажется, опять не удачно, зато угадал с рифмой.
– Какой там день, даже ни на минуту… А ну-ка постой! Ты про этого… Солженицына, что ли? А-а, понял, не так туп, как выгляжу. Понял, понял! Журнал "Новый мир", рассказ "Один день Ивана Денисовича". Так?
– Так! – радостно закивал я головой в знак стопудового согласия.
– Нобелевский лауреат… Он ведь умер уже давно. Но если б был и жив, то все равно его не взяли бы.
– Куда? – я совершенно потерял нить разговора.
– Куда, куда! Я тебе битый час толкую – в новый мир! Не в журнал "Новый мир", а в другой, реально новый мир. Понял?
– Нет.
– Давай тогда выпьем.
– Давай.
Иваныч раскупорил еще одну бутылку рома, разлил по зеленым фужерам. Закусили ананасом.
– Вот смотри, – дожевывая гнилыми черными зубами сладкий плод, продолжил свои объяснения мой неугомонный просветитель. – Ты литературой увлекаешься, я приведу тебе пример из поэзии. Про ананас. Знаешь такой стих Блока: "Ешь ананасы, рябчиков жуй, день наш последний приходит, буржуй"?
– Маяк…, – меня тоже потянуло на икоту.
– Что, маяк?
– Не Блок, а Маяк… Маяковский.
– Это не важно.
– Но ты, Иваныч, еще одну ошибку допустил, – я даже не заметил, как мы перешли на "ты".
– Какую?
– Ты сказал "день НАШ последний приходит, буржуй".
– Правильно.
– Нет, неправильно. В оригинале: "день ТВОЙ последний приходит, буржуй".
– И что?
– Вместо «ТВОЙ» ты сказал "НАШ".
– И что это меняет?
Я начал соображать, но, как обычно, ничего не получилось. Напрягать мозги у меня никогда не получается.
– Не знаю. Слаб умом, – был вынужден признаться я.
– Смотри… – взялся было разъяснять Иваныч.
Но я его остановил:
– Не гони, Иваныч, «ямщик, не гони лошадей». Давай еще по одной, а то мозги напрячь не получается.
– Может, пока тормознемся? А то зачастили.
– Не капай мне на мо́зги, не говори навзрыд, не капай мне на мо́зги, душа еще болит, – дурашливо и фальшиво пропел я.
– Понял, – легко согласился Палыч, – без сто грамм здесь и правда ничего не разберешь.
Выпили, закусили. Ананасом. Рябчиков не было, наверное, их слопали буржуи.
– Вот смотри, – пошел на второй заход Палыч. – Блок написал…
– Маяковский.
– Какая хрен разница! Блок! Маяковский! – стал выходить из себя Палыч. – Ты можешь помолчать?
– Могу.
– Вот молчи и слушай. "День ТВОЙ последний приходит, буржуй" – это пролетарская версия. Дескать, ты, буржуй, пока кушай своих рябчиков, ананасиков жуй, но скоро мы отправим тебя в могилу. Так?
– Так.
– А вот другой вариант, секретный: "День НАШ последний приходит, буржуй". То есть, пролетарии вроде как сами признают, что скоро наступит их последний день. Буржуи, как жевали рябчиков и ананасов, так и будут продолжать их жевать, а вот пролетариям скоро наступит хана. Понятно?
– Как это?
– А вот так. Это и есть новый мир. В нем не будет ни больных, ни убогих, ни униженных, ни оскорбленных.
– Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.
– Пушкин?
– Некрасов.
– Как точно сказано! – с плаксиво-трагической ноткой в голосе пролепетал знаток поэзии золотого века и шумно засопел.
По толстым, изрезанным глубокими морщинами щекам старика потекли крупные слезы. Я налил снова. Иваныч выпил, не закусывая. И размазывая слезы кулаком по лицу, грустно признался:
– Я скоро умру. Я тяжело болен, у меня рак.
Иваныч наполнил свой фужер до краев, и опять быстро его осушил.
