Последнюю царицыну шутку за столом словно и не услышали, только Курицын забагровел лицом и выставил ухоженную свою бородку, волосок к волоску, вперед, словно меч. Софья тут же перевела разговор, понимая, что сказала лишнее. В Италии эта фраза, про любовь к мальчикам, была бы вполне уместна, там нравы веселые, а здесь, пожалуй, и осудят. Теперь она говорила о несомненном даре юного флорентийца и тут же сообщила, как о деле решенном, что забирает Паоло к себе в палаты, он, де, будет музыкантом при ее дворе, а если случится надоба, то и ее личным переводчиком. Что мальчишка трещит в ответ? Он отказывается от великой чести? Курицын ухватил воспитанника за рукав, и тот, опомнившись, принял подобающую позу и стал в изысканных выражениях благодарить великую княгиню за величайшую милость.
Пир продолжался. Когда царица уходила в свою опочивальню, то оглянулась невольно и с удовлетворением поймала удивленный и тоскующий взгляд дьяка Федора Курицына.
Икона завораживала. Паоло следовало бы лоб перекрестить, а лучше на колени встать, помолиться в полную силу перед ответственной встречей, а он пялился на икону и думал, как странен мир, изображенный русским живописцем: здесь все несоразмерно и вместе с тем изящно! Серебристые, уступчивые горы пронизывала голубая река Иордан, нежно розовело небо. Крест был легким, почти невесомым, фигура Спасителя изогнулась в смертельной муке, но не видно, чтобы Ему было очень больно. Сейчас Христа снимут, положат на землю среди этих крупных, непомерно больших цветов.
Паоло обычно избегал смотреть на изображение распятия. Глядя на муки Спасителя, он тут же представлял, как в его собственные ладони вонзаются гвозди, а дальше он вообще боялся думать – боль, страдание, ужас, смерть! Во Флоренции художники редко рисовали крестные муки Христа, они выбирали для фресок другие сюжеты, скажем, введение Девы Марии во храм, или сцены из жизни святого Франциска, или приход волхвов с ценными подарками. И все так красиво, радостно!
Паоло вспомнил настенные изображения в соборе Санта-Мария-Новелла, нарисованные несравненным Гирландайо. Жизнь города на фресках отразилась, как в волшебном зеркале: далекие виды, башни, водная гладь, летящие птицы… Девы с открытыми шеями и пропорциональными округлостями веселили взгляд. Так и хочется подойти к любой и побеседовать. А на русской иконе все строго, отстраненно и нельзя понять, где находится этот гористый мир с его изысканной болью и страданиями.
Курицын учил, ты не смотри, мол, что мало деталей, на иконе изображено гораздо больше, чем нарисовано. Икона не для любования, она для молитвы и скорби, икона призывает к подвигу во имя веры и открывает нам путь в мир горний. А он, вместо горнего мира, затосковал вдруг по теплу и солнцу, и перед глазами предстал радостный праздник в Венеции, на который возил его синьор. Тогда праздновали обручение дожа с морем. Церемония эта происходила каждый год в день светлого Вознесенья. Искрится на солнце вода, толпы людей, музыка… Дож садится в украшенную цветами галеру и в сопровождении послов и именитых людей плывет в море, чтобы бросить в его бирюзовую бездну золотое кольцо. А здесь галки на черном снегу, твердый, как галька, конский навоз. Право, кажется, что он замерзает уже в полете. И все в шубах, шапках, закутанные по самый нос. В такой же шубе и шапке катит сейчас по санному пути Федор Васильевич. Ах, зачем он не уехал вместе с ним?
