Я сижу на полу между его ног.
Чувствую холодное касание пистолета к центру своего лба. Чувствую учащенное и хриплое дыхание Саши. Чувствую нарастающую дрожь в теле.
Восприятие гипертрофировано.
– До смерти, малыш… До смерти, блядь… – шепчет тише и ласковее, чем я помню.
Боль, ярость, любовь, страх – меня изнутри разрывает. Все направлено на моего жестокого принца. Но я все равно вцепляюсь пальцами в его футболку настолько, чтобы и после смерти никто не оторвал. Царапаю его кожу. Врезаюсь ногтями. Могла бы, прорыла бы туннель внутрь него. Но времени мало.
Господи… Прости нас, грешных… И исцели для следующей жизни…
– Прости…
Выстрел оглушает, но не вызывает физической боли.
Лишь удивление…
В поту подрываюсь. В удушье мечусь по кровати, пока сознание не становится полностью ясным. Зная, что уснуть больше не удастся, отбрасываю одеяло и покидаю комнату. Габриэль тут же спрыгивает со своего домика и бежит следом за мной.
– Ты оттаял? – с улыбкой подхватываю его на руки. В ответ удостаиваюсь урчания. – Любимчик мой.
День сурка стартует, как и всегда, задолго до рассвета. Кормлю кота, завариваю кофе и, оставив его остывать, иду в душ.
– Почему ты отвел пистолет? Почему?! – собственный крик распиливает мозг на пульсирующие частицы.
Но надрыв, который выдает Саша, приносит урон посущественнее:
– Потому что не могу с тобой разлучиться! Даже после смерти!
– Дурак! Пускай бы она разлучила уже!
– Нет. Никогда. Ни за что.
– Дурак…
– Уходи!
– А ты?..
– Уходи и не возвращайся.
– Ты… И ты!!! – кричу не в себе. – Обещай не искать встречи. Не звонить. Не писать. Никогда не давать о себе знать.
– Обещаю. Ты для меня мертва, – припечатывает он.
– Ты для меня тоже.
Воспоминания той ужасной ночи воспаляются, как старая рана. Зудят, кровоточат и гноятся. Я не могу придумать, чем лечиться, кроме как снова довериться времени.
Начало недели проходит довольно сносно. Близится сессия. Зубрежки, несмотря на ежедневный труд в течение семестра, приваливает немало. Да и на работе, в кафе на набережной, тоже становится оживленно. Оно и понятно, потеплело, и людям приятно проводить время вне дома. Ноги, конечно, к концу смены гудят, но я стараюсь воспринимать это как позитивный фактор. Чаевые радуют. Ради них стоит улыбаться почаще.
«Видел бы меня сейчас Георгиев… Тогда бы точно понял, что никакого папика у меня нет…», – мелькает порой в голове, пока ношусь с подносом между столиками.
Я, конечно, гоню эти мысли. Не хочу думать о нем. Скорей бы снова забыть. Но… Я ведь знаю, что чудо не случится. Даже когда мы не видимся, на расстоянии в пятьсот километров связь между нами остается. Тонкая-тонкая ниточка. Но такая прочная, что ничем не разрубить.
Чувствую, что и он думает обо мне. Это ощущение настолько явное, что порой кажется, словно бы мы напрямую мыслями обмениваемся. Чертовщина, конечно. Бред, в котором я схожу с ума.
Только вот как объяснить следующее?
«Я же тебя не спрашиваю, почему ты с Владой… Любишь ли ты ее… Ревнуешь ли так же маниакально, как ревновал меня… Я не спрашиваю, Саша!»
В одну из ночей, когда я в тысячный раз прокручиваю нашу с Георгиевым ссору, от него приходит сообщение.
Мое сердце начинает бешено тарабанить еще до того, как я снимаю блокировку на телефоне и читаю содержимое.
Александр Георгиев: Привет. Мы много вопросов подняли в последнюю встречу. И даже если тебе реально неважно, я бы хотел ответить. Владу я никогда не ревновал – это ответ на твой третий вопрос. Не ревновал, потому что не люблю – это ответ на второй. Даже когда я с ней, я сам. Без тебя – остальное значения не имеет. В этом ответ на первый вопрос.
