Мои шесть лет безмятежной жизни закончились в один миг, заставивший повзрослеть раз и навсегда. Мне пришлось взять на себя заботу не только о племяшке, но и о престарелых родителях Олега, оставшихся также, как и я, без единого родного человечка, кроме Кати.
Я практически не помню, что делала дальше, как прошло опознание, какие действия выполняла потом. Память будто жалела мой рассудок, который намеревался сойти с ума от горя.
Меня поддерживали Машка с Зиядом. Наверное, если бы не они, я бы не вынесла всего этого. Они очень помогали и с похоронами, которыми у меня не было сил заниматься. Машкин муж попросил своего брата быть со мной, пока они сами были заняты. Мне тогда даже в голову не пришло, почему меня поддерживает посторонний парень, имени которого я даже вспомнить не могу, тогда как старший Майский, вроде как приятель моего отца, даже ни разу мне не позвонил.
Похороны проходили для меня, словно во сне. Будто я сейчас сплю и вижу самый страшный сон в своей жизни. Я безмолвно стояла на кладбище, смотря на четыре гроба, в которых лежала моя семья, и отказывалась верить в действительность происходящего. Но рядом со мной была Катя, и мне приходилось держаться только ради маленькой племянницы, которая рыдала не переставая, наблюдая за тем, как опускают в землю ее родителей и любимых бабушку и дедушку.
Кто-то подходил ко мне, говорил слова соболезнования, которые не долетали до моего слуха. Я словно окаменевшая, не моргая, смотрела на то, как моих родных предают земле, и никак не могла поверить, что все случившееся - это не страшный сон, а жестокая явь.
Поминки проходили в ресторане, в который меня, Катюшку и родителей Олега кто-то из присутствующих на похоронах привез, а затем Машка с Зиядом доставили до дома. Я невероятно благодарна подруге и ее мужу, что они остались тогда со мной, не знаю, чтобы я делала в тот момент. Маме Олега, Нине Никитичне, стало плохо с сердцем еще на кладбище, но она держалась, никому не говоря о своем состоянии. В итоге ее экстренно увезли на скорой уже из моего дома. Отец, Степан Леонидович, хоть и держался стойко, но было видно, что дается ему это с трудом, он вызвался уложить Катюшку спать, чтобы дать мне немного отдохнуть. Они отбыли в комнату, а я провожала Машу и ее мужа. Когда мы прощались с Зиядом, он обнял меня, что было для него не свойственно, и тихо прошептал:
- Никому не верь, Кристина, - и, отстранившись от меня, взяв свою супругу за руку, они довольно быстро ушли, оставив меня в раздумьях.
Но подумать над словами машкиного мужа у меня не получилось. Как только закрыла за ними дверь, почувствовала невероятную тошноту, словно цунами накрывшую с головой. Я еле успела добежать до унитаза и, бросившись на колени, вывернула содержимое желудка. Меня выворачивало наизнанку с такой силой, что казалось еще чуть-чуть, и сердце остановится. Но тошнота прошла также внезапно, как и наступила. Обессиленная, я еле поднялась на ноги и подошла к раковине, чтобы умыться, но меня тут же сковала невыносимая головная боль, затмившая все остальное. Я не успела даже вскрикнуть, как поглотила тьма, заставив рухнуть на кафельный пол моей ванной.
В таком состоянии меня и обнаружил Степан Леонидович. Он вызвал скорую, забравшую в итоге и меня в больницу, из которой я вернулась лишь через неделю. Ничего серьезного в итоге не обнаружили, и врачи, наблюдавшие за мной в один голос заявили, что моя тошнота и последовавший за ней обморок случились из-за нервного потрясения.
