Борис Львович слушал Веронику, и злость его проходила. Его ученица выросла и готовилась расстаться с ним. Она выбрала свой путь, и он не станет ей мешать. Хотя чертовски жаль, что она уйдет.
– Почему ты не принесла свои пьесы сюда, не показала мне? Не доверяешь?
– Кому как не вам мне доверять, дорогой Борис Львович. Дело не в недоверии, а в страхе. А вдруг пьесы оказались бы никчемными, слабыми? Я бы со стыда сгорела, выслушивая ваш вердикт. Ведь вы бы меня не пощадили в случае чего?
– Не пощадил бы, – согласно кивнул Борис Львович.
– Вот видите. А от чужих любой приговор выслушать легче. Меня ведь с ними не связывают годы общей работы и дружбы.
Режиссер молчал. Он хорошо понимал Верочку, тем более, что сам в молодости грешил писательством. Но его рассказы так и не вышли в свет – все журналы, куда он их отсылал, словно сговорившись, возвращали ему назад.
– Так ты говоришь, что два театра заинтересовались тобой?
– Да, а вот судьба третьей пьесы мне неизвестна. Пока молчат.
– Ну, так принеси мне. Если я в курсе всего, так чего теперь стесняться, – он легонько хлопнул Веронику по руке. – Не сомневайся, я буду предельно честен и непредвзят.
– Хорошо, Борис Львович, – она облегченно вздохнула. – Я вам домой принесу.
– Вот и славно. Заодно посидим, отметим начало твоего нового поприща. Как думаешь?
– Я бы с удовольствием, да только настроение у меня не то.
– Еще что-то? – кустистые брови Бориса Львовича сошлись на переносице. – Не пугай.
– Я с Костей развожусь…То есть не совсем чтобы развод, а решили пожить раздельно.
– Так, так, – снова забарабанили пальца по животу. – Женщина? Или мужчина?
Вероника опустила голову.
– Вы же знаете, Борис Львович, что все бизнесмены ведут такой образ жизни…
– Стоп, не объясняй. Я все понял. Вместе с деньгами к нашим новым богачам приходит и распущенность нравов. Я прав? – он приподнял опущенную голову Вероники. – Чего покраснела? Не тебе краснеть надо. И правильно сделала, что так и решительно повела себя. Нам, мужикам, только дай послабление, как мы во все тяжкие моментально ударяемся.
Вероника улыбнулась.
– И вы тоже, Борис Львович.
– Э-э-э, голубушка! Это я сейчас старый и толстый, а когда-то за Борей Шпеером девушки толпой бегали. Да и я был не промах. Только в тридцать пять и угомонился, когда свою Амалию встретил. У неё не забалуешь, сама знаешь.
Вероника, конечно, знала строгий нрав супруги Бориса Львовича Амалии Иосифовны. В трудных жизненных ситуациях у неё был веский аргумент в виде деревянной скалки. С этим аргументом были знакомы и соседи, и многочисленные непутевые родственники с той и другой стороны и даже некоторые работники театра, с которыми Борис Львович любил посидеть в рюмочной.
– Ты, Верочка, взрослый человек. Тебе не пристало поддаваться эмоциям. Прежде чем решить что-то окончательно, подумай многажды. Я не очень понял про твой сон зачарованный, не стану тебе в душу лезть, но семья для женщины – это главное в жизни. Пусть даже ты станешь известнейшим сценаристом, работа семьи тебе не заменит. Константин поступил по-свински, что отрицать, но сколько лет он вел себя безупречно и как муж, и как отец.
– Вы правы…
– Возможно, такая встряска приведет его в чувство. Не глупый же он человек, чтобы не видеть…
– Борис Львович, он сказал, что я не люблю его.
– Так разубеди его! Чтоб не сомневался!
– Не могу.
– Почему, девочка?
Щеки женщины заалели.
