Заказчик, однако, остался вполне доволен работой. Особенно восхитила его этакая пальмовая завитушка в конце буквы R. Он цокал языком, хлопал его по плечу, повторял: «Вот Элли обрадуется-то, вот уж обрадуется!», прочувственно жал руку старику Норману, не замечая его кривой, презрительной гримасы.
– Ну что, засранец, – сказал ему старик Норман, когда наконец закрылась дверь за заказчиком, – ты, кажется, слез с горшка. Поздновато, конечно, но могло быть хуже.
Гравёр победно ухмыльнулся, ибо на более высокую оценку он и рассчитывать не смел.
За ужином старик Норман угостил его, к удивлению Присциллы, аперитивом, да так обильно, что Гравёр, никогда ранее не пробовавший спиртного, придя во флигелёк, впервые не накормил Каппу и улёгся спать поперёк топчана.
Она появилась, наверное, через год после того, как он начал работать у старика Нормана. Принесла увесистый золотой медальон с надписью «Пышечке Констанс от её усатого котика».
– Что вам будет угодно, сударыня? – спросил он с напускным удивлением и даже раздражением, ибо ему вдруг остро и жгуче понравилась эта невысокая, плотно и рельефно сбитая женщина, старше его лет на пятнадцать, с вкрадчивой, упругой походкой и голосом, хищно и вместе с тем мягко очерченным ртом и большими, серыми, насмешливо прищуренными глазами.
– Уберёшь вот это, – она ногтем мизинца брезгливо очертила игривую надпись на медальоне. – И напиши… Ну, к примеру: «Милой дочурке в день ангела».
Рука у неё была маленькой, розовой, почти детской, даже с крошечным следом от недавнего пореза на мизинце. Почему-то это взволновало ещё сильнее.
– Сможешь?
– Видите ли, сударыня…
– Я спрашиваю, сможешь или нет?
Она подошла ближе, настолько, что у него тотчас пересохло во рту. От неё сквознячком шёл запах популярных в ту пору кипрских духов, именуемых «Померанцевый мёд», но главное – непостижимый, сводящий с ума дух и упругое прикосновение сильной, зрелой, ухоженной женской плоти.
– Я смогу, смогу, – ответил он севшим, осипшим голосом. – Когда вам будет угодно?
– Мне было бы угодно завтра. Если не успеешь, я приду позже. Только…
– Приходите завтра! – Гравёр попытался улыбнуться, но вспомнив, что улыбка мгновенно превращает его изуродованное лицо в злую гримасу, поспешил сдёрнуть её с лица.
Констанс это заметила, негромко рассмеялась и вдруг, подойдя ближе, провела пальцем по сизому рубцу под левым глазом.
– Кто тебя так? – спросила она полушёпотом.
– Не видал, кто.
– Так бывает?
– Бывает всяко, сударыня.
Констанс снова рассмеялась и отошла к двери.
– Если мне понравится работа, мальчик, я тебе хорошо заплачу. Уж поверь…
– Но… Расплачиваться надо не со мной. А с господином Норманом.
– Ну уж нет! – Она вдруг расхохоталась, высоко запрокинув голову. – Со стариком я расплачиваться точно не стану.
Констанс пришла на следующий день поздно вечером. Она внимательно и придирчиво осмотрела медальон, наконец поворотилась к нему спиной.
– Застегни! – бросила она коротко и требовательно.
Когда он непослушными, точно окоченевшими, пальцами застегнул наконец прихотливый замочек, она внезапно поворотилась к нему лицом, запрокинула голову и произнесла, глядя на него потемневшими, сузившимися глазами:
– Застегнул? А вот теперь выведи уже к чёртовой матери эту свою собаку…
* * *
Эта история продолжалась месяца три. Они встречались в доме двоюродной тётки Констанс, что возле часовни святого Томаса. В маленькой комнатёнке под самым чердаком.
