Веретено (сборник) - страница 40

К рассвету Пилар выбралась из фургона и обессилено присела на козлы.

– Шла бы ты спать, деточка, – сказал ей дядюшка Жако, который правил мулами. – Глаза красные, лицо мела белей. Кто ж тебя такую замуж-то возьмёт? А?

Пилар усмехнулась и положила голову ему на плечо.

– А я вот сейчас с полминуты подремлю у вас на плече, больше и не надо. И – сразу под венец. Хоть за августейшего инфанта. Это лучше вы, дядюшка, спать ступайте. Сутки, считай, не спите, при ваших годах. А я – ничего. С мулами иной раз легче, чем с людьми.

– Я давеча в богадельне той поспрашивал тамошний народ, – вдруг сказал дядюшка Жако, понизив голос и прищёлкнув вожжами. – Ну про больного нашего. Не напрямую, конечно. Так вот, представь, один бедолага, помнишь, наверное, одноглазый такой, звать его Эухенио. Так вот, он мне шепнул по секрету, что знавал его. И хоть давно было, а узнал тотчас. Штурман, говорит, это с корабля «Святой Франциск». И звать его Рохелио Варгас. Воевали они вместе во Фландрии.

…А какое судно-то было, сеньор! Плакать хочется, как вспомню. Линейный корабль «Святой Франциск». Шестьдесят пушек, корпус красного дерева, не то что нынешние – дуб да сосна! Королевские верфи в Гаване!

И уж поверьте, точно он. Рохелио Варгас! Врать мне вам резона нету, а память у меня крепкая. Только он тогда не седой был, а рыжий, как медный пятак. Родом из Сарагосы. Из какой-то знатной семьи. Я как-то был в его каюте, видел портрет его прадеда в доспехах крестоносца. Умница, каких мало. И весь такой тихий, обходительный, голоса не повысит, к нам, к матросне, всегда на «Вы». Но и храбрец, каких поискать. Во время осады Лейдена, оплота кальвинистов, гёзы[9] как-то ночью, выскочили из тумана, как черти из пекла, и взяли нас на абордаж. С двух сторон. С двух сторон, сеньор! Одни с кормы, другие с носа. Бог весть что с нами было б, если бы не он. Нас ведь уже сонных резать начали.

Он рубился в первом ряду. Его по лицу абордажным тесаком наотмашь полоснули, кровь ручьём, а он бьётся, ещё и команды отдаёт. В общем, одолели мы их – кого на палубе посекли, тех, кто бежать пытался, из пушек потопили. Девятерых взяли в плен. С пленными мы не цацкались, что говорить. Как и они с нашими. До того доходило, что им рубили ноги по колени, подвешивали на реях за подмышки на их же судёнышках, а судёнышки поджигали. Это называлось «Гёзам – пламенный привет». Хотели и с теми девятерыми так же. Да он не дал, сеньор Варгас. Шпагу вытащил – кто, мол, тронет, тому кишки вон! В общем, бросили их в море, да и дело с концом.

А настоящая беда случилась, когда мы уже возвращались домой. По открытой Атлантике шли, считай, при пол-ном штиле. Вообразите, семеро суток – и ни ветерка. Ползли, как улитки. Сеньор Варгас тогда ещё говорил: «Не к добру это». Так оно и вышло! Только прошли Гибралтарскую скалу, как грянул такой штормище, каких сроду не видел. Говорят, в Средиземном море случаются такие, правда, редко. Вообразите: штиль, зной, и вдруг – разом дикий шквал. А потом и вовсе чёртово месиво. В общем, паруса мы убрать не успели, понесло нас в прорву адову, мачты поломало одну за другой, и все на правый борт! Судно получило такой крен, что стало черпать воду, две пушки сорвались с портов. Больше половины шлюпок перекрошили те окаянные пушки.

В общем, оказались мы в шлюпке втроём: я, сеньор Варгас и Карлос, помощник рулевого. А шлюпка-то – дерьмо, дыра в два пальца. Мы со штурманом на вёслах, Карлос воду вычерпывал. И вот тут за борт уцепился ещё один. Аристидес, полунегр, полуиндеец. Коком у нас был. Здоровенный такой детина. Поначалу-то господин штурман сам пытался ему помочь. Да едва он начал карабкаться, Аристидес этот, как волна ударила и чуть шлюпку нашу не перевернула. И вот тут что-то на нашего штурмана нашло. Побелел весь, будто кровь у него выпили. Он и столкнул этого самого Аристидеса в воду. Говорит: «Поди прочь!» Тот вынырнул, снова за борта ухватился. «Христом Богом молю, сеньор, не бросайте меня! Христом Богом! Шестеро деток у меня в Кадисе! Христом Богом, сеньор!». А господин штурман снова его толкнул, да со всей силой, пятернёй в лицо. «Прочь поди, я сказал! К своему Христу-Богу…»