Ж3. Да ты уже хороший?!
М1. Нет. Не совсем. И не почти. Я – в предвкушении.
Ж1. Так не томи! Начинай!
(М1 идет в центр сцены, отодвигает конструкцию из стульев. Под ними – люк. Из него достаются несколько целлофановых пакетов с ручками. Из одного из них М1 извлекает полсотни коробочек солутана. М2 в это время из второго пакета достает и собирает огромный перегонный аппарат.)
Ж3. Так это… Так это ж… Уширяться!
Ж2. Ничего, милочка, справимся.
Ж1. Я помню, как-то раз тоже так много было…
(М1 и М2 совместными усилиями заливают в десятилитровую колбу весь Солутан. М1, ставит колбу в колбонагреватель, присоединяет к ней прямоточный холодильник. Смотрит. Жидкость в колбе начинает булькать. С носика холодильника начинают падать капли.)
Ж1. Я не знаю, откуда он тогда приволок столько салюта. Не иначе, аптеку выставили. Ведь невозможно же столько его просто так купить!
И такое началось. Вы не поверите…
(замирает.)
Каждый день. Каждый день… Варили – бахались. Варили – бахались.
Я тогда первый раз поняла, что такое винтовая система.
Кто-нибудь из вас был на винтовой системе? Нет? Врете же. Но я все равно расскажу.
(Все демонстративно отворачиваются и смотрят за процессом. Ж1 никто не слушает.)
Это когда ты трескаешься перед завтраком, перед обедом, перед ужином и перед сном. Что-то из этого можно и пропустить. Но не сон.
Вот так мы и торчала, и торчали… Через неделю глючило всех уже не по детски. Шугаться начали. Потом шугань прошла и стали появляться люди.
Никто не знает, откуда они брались. Там и знакомые были. Нет. Знакомых было очень много. Почти все. Но почти.
Уже потом, после того исторического замута, я их встречала, на других хатах, знакомилась, спрашивала. Они говорили, да, заходили, трескались…
Но двое…
Понимаете. Их видели почти все. Старичок и старушка.
Старичок благообразный такой. Сухонький ухоженный. В шерстяном пиджаке. Рубашка белая. Галстук. И палочка в руках. Ну, харизматический такой богобоязненный старичок. А с ним – старушка. В платочке, кофточка вязаная. Юбка длинная.
Я потом всех спрашивала. Да, говорят. Видели. Но не знаем.
И тогда с ними тоже никто не знакомился. Думали, раз они здесь, значит, привел кто-то…
Они дня три у нас там прожили. А потом ушли куда-то…
И, знаете… Я раньше такого никогда не видела.
Им лет по восемьдесят было. Не меньше. И они ширялись.
И как! Это неописуемо было.
У них баяны свои были. Стеклянные. Они их в лоточке на кухне кипятили.
Так старичок баяны зарядит и спрашивает:
– Уважаемая Мария Сергеевна, не изволите ли вы помочь мне уколоться?
– Отчего ж, любезный Владимир Иванович? Извольте.
Он пиджак снимет. А она ему рукав рубашки аккуратненько так закатает… Жгутом резиновым перетянет. А у него руки сухонькие, но жилистые. И веняки, хотя и серые такие, узловатые, и бегучие, но попадал он с первого раза.
– Мария Сергеевна, могу ли я попросить вас жгут ослабить?
– С удовольствием, милый мой Владимир Иванович. Хорошего вам прихода!
И старичок себе загонял.
А старушка ему на глаза сразу полотенце.
Представляете? «Любезный Владимир Иванович»! А?
И ведь все время они так разговаривали. Ну, ведь не говорят сейчас так.
А потом он старушку трескал. Нет. Он ее УКАЛЫВАЛ! Она приходовалась. И они лежали. Обнимались. Маленькие. Симпатичные. Сентиментальные. И исходило от них что-то такое… Божественное. Благодать какая-то неземная. Иначе и не скажешь.
И когда они у нас были… Срач весь куда-то исчезал. Чисто было. Везде словно порядок.
