На этот раз он лишь пригубил, а после закричал так неожиданно, что я вздрогнул:
– Ты короля любишь?
– Да! – вырвалось у меня. Повисла тишина.
Барон догонял мой ответ секунд двадцать, потом махнул рукой:
– Да не, не вашего короля! Хотя, согласен, вопрос странный. Не собираюсь я трогать твои политические взгляды. Но и ты к нашим не лезь, ясно?
– Ясно.
Когда в следующий раз его рожа рассталась с кубком он выдал:
– Значит, слушай. Это шмотьё никуда не годится – у нас на похороны так одеваются, – в его глазах полыхнул азарт дуэлянта.
– Да? А мне говорили, это уникальный дизайн, – выдал я и опешил сам.
Барон поставил кубок, с хрустом заломил пальцы и опустил глаза:
– Я… не знал. Вполне возможно. Прошу принять это как развёрнутую метафору.
"Как развёрнутую метафору…". Надо запомнить.
– Но всё ж оденься как человек, ты тут второй день уже! – выдал он, допив-таки свой третий кубок. – И это… баркийский, конечно, язык великий, но лучше без акцента говорить по-серенидски учись. Баллады он читает! Ты попробуй "гэ", "рэ" скажи.
– Гэрэ.
– Вот, можешь же! И вообще ещё раз это "гара" услышу – велю казнить. Ясно?
«Ну а что не ясно! Чужестранец тем лучше, чем больше похож на серенидца. Так и знал».
После четвёртого кубка барон и сам разучился говорить по-серенидски. Я дал волю желаниям и снял с него четыре кольца и две цепи, и тут он повис на мне. Ничего не оставалось, как отвести его в покои, хорошо, он хотя бы мог показывать направление, а то бы мы блуждали до утра.
– А разденет меня кто? – вскричал барон, когда я, собравшись с силами, бросил его на кровать.
На таком ложе могла бы заночевать вся моя шайка и даже не подраться из-за подушек.
– Не я! Может, мне ещё и рядом улечься? – пробормотал я, но барон меня услышал:
– А что, хочешь?
Я отпрыгнул подальше, отвесил пару поклонов и поспешно удалился.
Баронские драгоценности приятно позвякивали в карманах. Теперь главное – добраться до нижнего этажа, а там можно хоть в окно. Унор и Леден сами выберутся, свистну им из леса.
Я спускался по широкой роскошной лестнице, пританцовывая. Думал, о том, как теперь заживём в лесу, отоваримся на базаре под завязку. Я, может, даже прикуплю пару собственных шмоток, не всё в обносках своих жертв рассекать.
А потом в щегольский кабак закатимся пить дорогое вино, заказывать музыку, соблазнять красоток… Эх, настоящих бы красоток! Не этих напомаженных девок, что за вечер напиваются похлеще, чем все бароны вместе взятые, да сверкают панталонами из-под юбок.
Красота, она в изяществе, она в загадке. Как у баронессы… Вздох сам вырвался из груди – такая женщина никогда не будет моей. Я бестактный неуч, неотёсанный бродяга, жалкий вор, и никакие деньги мне тут не помогут!
Передо мной раскинулся холл нижнего этажа с его мозаичными колоннами и расшитыми гобеленами, даже в темноте сверкающими золотыми нитями. Первая же дверь вывела меня в комнату с большим письменным столом. Ряды книг сплошь занимали боковую стенку. Графчонок учил меня читать, вот только у меня другой путь: ему наверх, мне в сторону.
Что мне нужно – хватать и бежать. Вот только куда? У меня ж ни кола ни двора, лишь несколько десятков таких же оборванцев, собирающих осколки роскоши, что падают сверху, проваливаются под сруктуру.
Лохмотья, объедки, осколки чужого счастья. Я как зверь впиваюсь в кусок мяса на брошенной кости, пока не сгнило. Подбираю остатки, за которыми уже ничего быть не может. Прав Графчонок: я в самом низу.
