И вот Мария пришла. Был яркий и жаркий день. Невысокая, полноватая женщина в длинном платье из черного сатина в мелкий цветочек, на голове темный платок, завязанный по-деревенски – концами назад. Они вошли в кабинет: плотные шторы там всегда задвинуты, горят мягкие, приглушенные светильники. Обстановка, успокаивающая нервы и дающая иллюзию полной защищенности.
Совсем мало времени понадобилось Тоне для того, чтобы снять скованность Марии, растопить ее застенчивость. Женщина вздохнула, развязала с облегчением платок и даже улыбнулась. Да, все так, как Тоня и предполагала. На нежном, бледном виске – кровоподтек, край губы разбит, а здоровый и белый зуб в нижнем ряду сломан.
Прошло минут десять, и Мария говорила с Тоней, как не говорила ни с кем. Ее положение истязаемой жертвы люди, даже близкие, воспринимали как тяжелую увечность, давно перестали жалеть. Это был ее выбор, значит, с ней что-то не так. С бывшими подругами и одноклассницами Маша давно не общалась. Ей чудилось и осуждение, и злорадство. Она была школьной красавицей, а они – нет. Теперь она самая несчастная, она вроде и не совсем человек. На нее иногда смотрят с брезгливостью, так ей кажется.
– А что я могу? – спрашивала Мария. – Квартира его, деньги его. Дети маленькие, и он их любит. Детей он никогда не обижает. Они одеты, накормлены, никаких денег он не жалеет, когда они болеют. И куда я их потащу? Да он, если захочет, просто отберет их, я ничего не докажу. Скажет, что я изменяла, что он меня не бил, я все придумала.
– Ты его любила? – задумчиво спросила Тоня.
– А не знаю, – махнула рукой Маша. – Выбил он мне все это из головы. Помню, как бегала на свидания, как хотела ему нравиться. Помню, что мне было хорошо с ним в первое время. А как именно хорошо – уже забыла. Может, ему так нравится меня мучить, что я уже не женщина. Я, как бревно, рядом с ним. Кроме страха и боли, ничего не чувствую.
Она произнесла эти слова спокойно, и так это было чудовищно, нелепо, жестоко и несправедливо, что у Тони заныли все нервы, а глаза прикипели к этой женщине – пленительной, созданной для любви и полного счастья. К этой женщине, растоптанной, как сладкий плод. Лицо Тони было совершенно спокойно, и голос не дрогнул. Но она ненавидела человека, которого никогда не видела. Константина, мужа Марии.
Она задавала вопросы о нем, Мария старательно и подробно отвечала. Тоня видела его все отчетливее, она искала уязвимые места для того, чтобы попытаться с ним поработать. Как – это техническая проблема. И она, конечно, без особого труда читала эту несложную, сумрачную и погрязшую в своем преступлении душу. Да, это упертый, жестокий тип, физиологией которого совсем не управляет мозг. Или наоборот: тусклой, неразвитой физиологией управляет именно дефектный, изломанный, извращенный мозг. Все, что у него есть для обладания такой прелестной женщиной, – это физическая сила. Он не может ее заставить себя полюбить так, как ему хотелось бы. Он сам не верит в то, что его возможно полюбить. И он делает то, что может. Он убивает жену. Убивает ее красоту и женскую суть.
Мария продолжала говорить, она была почти счастлива такой возможности – просто разделить с кем-то все, что с нею происходит. Это уже было огромной помощью в ее положении узницы деспота и вампира.
Тоня смотрела на нее уже не своим взглядом. Она смотрела на нее взглядом мужа. Любого другого мужчины. И вдруг произошло что-то ужасное. Тонино сознание как будто затуманилось. Это было невероятно сильное вмешательство в ясный и привычный процесс изучения и понимания. Как инъекция сильнодействующего препарата. Он исказил Тонин взгляд. Да, тот самый осколок зеркала, который причиняет боль смотрящему, убивает доброту и объективность. Это был выход Тониного образа. Он впервые проявился в таком варианте.
