И всё-таки мне было больно, обидно, к глазам подступали горькие слёзы, которые я сдерживала изо всех сил. Плакать я не собиралась.
«Всё хорошо. Экзамены сдала. Улетаю домой за сыном», — написала я нейтральный ответ. Показывать обиду, на которую не имела права, я не стала. Зачем?
«Когда? Я провожу», — пришел ответ.
«Прямо сейчас», — набрала я быстро, толкнув вперёд сумку ручной клади.
Подошла моя очередь на посадку. Протянула посадочный талон милой стюардессе, молоденькой, красивой, наверное, такой, какой я была когда-то… Жалко, что и это создание неминуемо подстерегают женские разочарования.
Тут же зазвонил телефон, и даже не глядя на экран, я могла уверенно сказать, кто звонит. Прошла в телескопический трап и только тогда, уже после второго звонка, ответила.
— Ты не говорила, что улетаешь сегодня, — с заметным упрёком проговорил Лёша.
— Так получилось, — постаралась я ответить ровным голосом.
Накатившая обида мешала говорить беззаботно. Обида на успевшего каким-то чудом стать родным человека теснила грудь. Подкатившие к горлу слёзы заставили глухо кашлянуть, сдавило горло. Я посмотрела перед собой, подхватила сумку и двинулась по «рукаву» в самолёт. За окнами стелилась позёмка, на фоне ночи кружился крупный, редкий снег в свете ярких софитов аэропорта.
— Люба, что случилось? — обеспокоенно сказал Лёша.
— Ничего. Я лечу домой за сыном, — повторила я, изо всех сил борясь с собственным дрожащим голосом.
— Я думал, ты скажешь заранее, и я провожу тебя.
— А я думала, что ты заранее расскажешь о своей дочери, — отрезала я и нажала сброс.
На повторные звонки я не ответила, хоть и была такая возможность. Пассажиры гудели, переговаривались между собой, кто-то радостно предвкушал полёт, встречу с родственниками, кто-то тревожно озирался по сторонам. Некоторые делали селфи, отправляли близким, друзьям. Я же просто отключила телефон.
У меня не было родных, которые бы интересовались, где я нахожусь, куда и насколько лечу. Кроме родителей и сына, но им звонить было поздно, даже когда я только купила билет. Сейчас же у них время летело к рассвету — самый сон.
Не было друзей. Все мои друзья остались в прошлом. В настоящем я не стремилась обзаводиться новыми. Возможно ли это к тридцати годам? Я сомневалась и проверять собственную теорию совершенно не хотела.
И не было близких… Больше не было. Единственный за последние годы человек, которого я причислила вопреки голосу разума к близким, меня обманул…
Несмотря на усталость, как физическую, так и моральную, я не смогла уснуть. Таращилась воспалёнными глазами в полутьму, освещаемую тусклыми лампами. В основном люди спали, с трудом пристроившись на узких, тесных креслах. Рядом со мной дремал высокий мужчина, держа за руку маленькую девочку, лет четырёх-пяти. Та облокотилась на плечо папы — это был именно папа, я невольно стала свидетельницей их разговора, — и обнимала рукой розового монстра, точно такого же, как несла дочь Лёши. Мирная, идиллическая картина, заставляющая меня снова и снова вспоминать и думать.
На что я обиделась на самом деле? Что обидело меня настолько, что я бросила трубку, подобно истеричной школьнице, которую мальчик не поздравил с первым днём весны.
Алексею за тридцать лет. Он был женат, наличие у него ребёнка логично. Нормально. Когда-то, в прошлой жизни, я не представляла семью без детей, видимо, его жена или сам Лёша думали так же. Ведь это объяснимое желание — родить ребёнка. Почему я не задумалась над этим, когда он рассказал, что был женат?
