Вероника: проект «Горгона» - страница 3

– Иди сюда, смотри!

Придерживая простыню, Вероника подходит к нему и не сдерживает удивления при виде рисунка. Конечно, ее в первую очередь восхищает детализация, но затем она обращает внимание на сюжет. На рисунке нет ни табуреток, ни белых призм. Художник изобразил ее сидящей на камне в тени деревьев, а на вытянутой руке ее вместо гипсового орла сидит, расправляя крылья, большой ворон.

Пока она разглядывает работу, художник наполняет два стакана виски со льдом.

– Что скажешь? – интересуется он, передавая ей один стакан.

– А почему ты нарисовал меня с вороном и на природе? Это как-то необычно, но мне нравится.

– У меня есть редкий дар: угадывать натуру и прошлое людей. – Он делает небольшой глоток. – Бывает, присмотришься к одному – и видишь не грозного мужика, а тщедушную девушку в кружевах, кринолине и накладных волосах. И становится понятно, почему он… короче, нехороший товарищ: потому что в нем сидит и им управляет личность какой-то дуры в кружевах. Посмотришь на другого – видишь османского янычара, катарского священника, английского пирата… Пей, пока лед не растаял.

Вероника делает глоток и морщится.

– Что только заставляет людей добровольно пить такую мерзость?! – ворчит она.

– К большинству удовольствий надо привыкать.

– Так что ты видишь во мне?

– Почти то же, что и в себе, – усмехается он. Ты потустороннее существо, а ворон – это твой проводник. Хм… Вера, ворон, ворона, Вероника – в русском языке твое имя немного созвучно со словом «ворон» или «ворона».

– Ты знаешь русский?

– Недостаточно, чтобы говорить на нем. Иди, переодевайся. – Когда Вероника, отставив стакан, скрывается за ширмой, Зигфрид продолжает: – Ты ветер, воздух, атмосфера. Хотя, как человека я тебя тоже представляю, но нимфа из тебя лучше, чем человек. Это все Сансара. Каким-то чудом мне дано увидеть некоторые элементы ее колеса.

– А кто же ты?

– Я наблюдатель, в свободное время – художник, а официально – штурмшарфюрер роты почетного караула, и хватит обо мне.

Девушка переодевается, допивает сильно разбавленный растаявшим льдом виски и рассказывает историю, вынудившую ее обратиться к нему в поисках убежища на две недели. Зигфрид закуривает, о чем-то задумывается, как будто подбирает слова, и произносит:

– Может быть, он прав, и эта поездка ни к чему тебя не обязывает, и не стоит так драматизировать? Или ты бунтуешь из-за того, что ты уже не ребенок, а он боится оставить тебя одну?

– Глупо было обратиться за советом к тебе, – вздыхает она.

– Нет, ну что плохого в том, что он хочет пристроить тебя под чье-то надежное крыло?

– То, что у меня тоже есть крылья, и я хочу научиться летать сама! Тем более этот Шнайдер такой мерзкий, ограниченный… точно – девушка в кружевах! Зигфрид, это всего на две недели. Я могу спать на диване, даже на полу, буду делать всю домашнюю работу. Мне не к кому больше пойти: все остальные живут с родителями, которые дружат с моим отцом. Ну, можно, я поживу у тебя?

– Я же сказал – нет! – Он проходит к каминной полке, ставшей алтарем полного беспорядка, который образовали старые, уже негодные, кисти вперемешку с новыми, карандаши, бумажки, зарисовки, давно пустые или засохшие тюбики масляной и темперной краски, галстук, металлический шпатель, часы и прочий мелкий хлам. Покопавшись среди всех этих, безусловно, нужных вещей Зигфрид достает черно-белую открытку с изображением дома на фоне гор. – Вот очень тихий отель, где никто не будет интересоваться, кто ты и зачем приехала.