А вот второй Юрин завет-постулат: «Люби наш могучий великий язык во главе со мной». И как же не любить этот великий язык и заветы мудреца? Ведь в каждом его рассказе не только мастерство, но и любовь, и любящая душа. А ещё Дух, который, как известно, дышит, где хочет. И когда читаешь эту прозу – в тебя вселяется этот Дух. Слово – драгоценнейший Божий дар, и Казаков им владел, обладал. И с любовью сеял разумное, доброе, вечное.
Помню, как однажды Юра, прочитав мою книгу, учил меня, как правильно строить композицию. С чего начинать и чем кончать. А строить надо рассказ, как мост через реку. Начинать надо сильно, чтоб сразу зацепить читателя за душу. И заканчивать сильно. Крепить прочно, как мост, перекинутый на другой берег. Хотя середина может и провисать. А под мостом пусть течёт себе река жизни…
Смотрю на казаковский автограф в моём альбоме. На его красивый почерк отличника. Читаю третий, последний, его завет: «И будь счастлива, опять-таки во главе со мной». Завет очень личный. И обращён только ко мне. Юра смело впрямую объясняется мне в любви. Больше того, даже как бы предлагает мне «руку и сердце». И всё это он пишет под старый Новый 1964 год на Преображенке, в тесной квартирке нашей хрущобы. При шуме музыки, разговоров и танцев. И делает это почти между прочим, деликатно, зная, что сейчас мне не до чтения, что рядом мой муж, художник, с которым я счастлива. И он, Казаков, никак не может его заменить. Подарить мне нужное счастье. Ни сейчас, ни потом.
А мы отчаянно молодые. Всем по двадцать-тридцать лет. Энергия бьёт через край. И под музыку твистов даже кажется, что вся жизнь ещё впереди и все мы бессмертны.
Что же касается Юриных женщин, я думаю, с ними Казакову не очень везло. И не потому, что они его как-то не видели, не замечали. Внешне он был совсем не плох. Высокий, крупный мужчина, хотя грузный и мешковатый. И голова лысая, как страусово яйцо. Скорее, это он женщин не замечал. В него влюблялись многие девушки – студентки Литинститута. Например, поэтесса Лариса Румарчук или Галя Арбузова (родственница семьи Паустовских и семьи Арбузовых). Но особенно – талантливая поэтесса Тамара Жирмунская.
Все три были одарены и хороши собой (в Литинституте, в мастерской Михаила Светлова, бездарных не было). И, кстати, в общежитии Переделкино они были гостями на моей свадьбе. И не просто гостями, а помогали и участвовали во всём. К стенам отодвигали кровати, сдвигали принесённые от соседей столы. Накрывали их, за неимением скатертей, простынями. Варили и мелко резали в эмалированные тазы свёклу, картошку, солёные огурцы – вечный закусочный винегрет. Этому случаю Румарчук в своих дневниках даже уделила несколько строк. А вот Тома Жирмунская любила уже популярного Юру самозабвенно. Горячо и наивно, по-девичьи. Порой до глупости. До писем в стихах и анонимных записочек. До ожидания его у подъезда и на перекрёстках. Но он почему-то в упор не видел её. Избегал. Но, несмотря на эти несовпадения, позже Тамара всё-таки вышла замуж. И родила удачную дочку – копию мамы. И даже позже эмигрировала с семьёй на Запад. Хотя, похлебав за границей лиха, вскоре вернулась в Советский Союз (тогда эмиграция была в редкость). И помню, как искренне и горячо она публично каялась в ЦДЛ за этот поступок.
Казаков тоже женился и, кстати, тоже на Тамаре, родом, кажется, из Минска. И жена Тамара родила-таки Юре сыночка, Алёшу. А гениальный отец посвятил сыну один из блестящих, хрустальных своих рассказов «Во сне ты горько плакал». Думаю, это одна из вершин искусства прозы. Я не буду рассуждать о стилистике и поэтике этого рассказа. На то есть учёные, «веды». То есть литературоведы. Об этом рассказе, да и вообще о творчестве Казакова ими написана масса статей и диссертаций. Защищено множество степеней, кандидатских и докторских. Я же скромно пишу здесь лишь о своём, о личном. Это эскиз, набросок, контур. Это моя дневниковая проза. И я благодарю Бога, что сохранился мой мемориальный альбом с этой бесценной записью мастера.
