Зимой темнеет рано, и сквозь стволы сосен было видно: во всех дачах горят окна, весело мигают новогодние ёлочные огни. Юрин участок мы нашли быстро. Дача действительно была красивая, добротная. Но ограда штакетника и калитка грустно торчали из сугробов (видно, давно тут никто не ходил). И участок от калитки до дома был завален снегами. А в окнах дачи – ни огонька. Мы с мужем переглянулись – ничего себе Новый год. И всё-таки, утопая в сугробах, друг за другом побрели к дверям. Но ни на звонки, ни на стуки никто долго не отзывался. Наконец за дверями зашевелилась живая душа. Прозвучал глухой женский голос:
– Ктой-то там?
– Тётя Устинья, это мы, из Москвы. В гости к Юре. Он приглашал.
В ответ с недовольством послышалось:
– Какие гости? Он спит уже.
– Как – спит?! Скоро же Новый год! – воскликнули мы почти одновременно.
За дверью опять тишина. Пришлось снова стучать. И только потом загремели замок, задвижка, цепочка. И в темноте мы увидели светлый заспанный лик Казакова.
– Ребята, это вы, что ли? Ну молодцы, что приехали! Заходите. – И пробурчал: – А я думал, Новый год завтра.
Что ж, гений имеет право быть рассеянным.
В просторной дачной кухне я сразу зажгла свет. Прошлась по комнатам. Дача и правда была просторная, но неухоженная, полупустая (а, собственно, зачем писателю лишняя мебель?). И я, ощущая праздник, стала во всех комнатах включать свет. А вот и его кабинет. На подоконнике заметила маленькую блестящую иконку Богоматери, которая опиралась о стекло. А на школьном письменном столике – новая пишущая машинка «Консул», какие продавали тогда писателям в спецмагазине на Кузнецком и только по членским билетам. И в каретку машинки был заправлен лист с уже частично напечатанным текстом (мелькнуло: «Интересно, что за рассказ начал писать хозяин?»).
Из машины мы с мужем приволокли на дачу всё съестное. Снедь и выпивку. А Казаков спросил у матери:
– Мам, а где наша рыба-то?
– Какая, Юр, рыба?
– Ну та, большая, что привезли ребята с Севера?
– А ту я же сварила. Ещё в понедельник. И съели вчера. Правда, супу ещё там немного осталось.
– Что, всю съели, что ль?
– Нет, не всю, – ответила мать и, раскрыв форточку, достала из-за окна подвешенную в авоське большую кетовую головизну.
– Ну вот, я же говорил, – обрадовался хозяин. – Тут еды ещё на целый полк хватит.
Вот так в Абрамцево у нас и начался тот памятный Новый год…
Иногда Казаков приходил на Преображенку с друзьями. Например, с Димой Голубковым, своим соседом по даче и по участку. Или с Жорой Семёновым (не путать писателя с однофамильцем, сценаристом Юлианом Семёновым (Ляндресом). «Семнадцать мгновений весны»).
Прозаик Жора, шумный, самоуверенный, завистливый мужик, старался во всём подражать знаменитому другу. И в жизни, и особенно в творчестве. И даже в поведении. Он писал неплохие рассказы. Но подняться до уровня Казакова не хватало Божьего дара. Оба они, и Жора Семёнов, и Голубков Дима, чтобы летом ездить с Казаковым на охоту на Север (да и на рыбалку), даже купили дорогие охотничьи ружья, походное снаряжение и множество дроби, патронов. И порой они вместе месяцами пропадали то в охотхозяйствах Архангельской области, то в Коми, то в лесах и на реках под Вологдой. А потом, уже зимой, писали об этом «вкусные» охотничьи рассказы. Но ни у кого из-под пера не появилось такой чудо-прозы, как «Арктур – гончий пёс», «Тедди», «На охоте» и прочее.
