На каждом шагу Солнышкин поворачивал голову то влево, то вправо, потому что из каждого переулка то и дело раздавалось:
– Мирону Иванычу привет!.. Привет, Мирон Иваныч!
А рота курсантов мореходной школы приветствовала его хором, будто старый Робинзон был сегодня именинником и одновременно командующим парадом.
Всё в городе после ливня было чисто, ярко и празднично. Пуговицы на кителе маленького сухонького Робинзона сверкали, как адмиральские ордена. Он переступал через лужи и весело помахивал всем рукой.
Вдруг из-за поворота кто-то закричал:
– Стойте! Стойте!
Робинзон и Солнышкин повернулись. По улице босиком шлёпал весь мокрый Васька-бич. Брюки у него были закатаны, в руках он держал раскисшие туфли, а с его чуба и длинного носа срывались громадные капли.
– Мирон Иваныч! – заныл Васька. – Мирон Иваныч, помоги. Надоела эта тунеядская жизнь…
– Неужто? – удивился Робинзон.
– Ей-ей, – заплакал Васька.
– Чем же тебе помочь?
– Дай мне хороший пароход!
– Так, так, – усмехнулся Робинзон, – ну, какой, например?
– Ну… – замялся Васька, – чтобы боцман подобрей, а компот побольше.
Васька забегал то с одной, то с другой стороны. Солнышкин смотрел на него с презрением.
– Ну что ж, с превеликим удовольствием, – улыбнулся Робинзон и пошёл с Солнышкиным дальше.
Васька зашлёпал босиком сзади.
Они прошли по набережной мимо чугунного забора, мимо громадного памятника, с пьедестала которого двадцатиметровый красноармеец в будёновке трубил победу Красной Армии на весь океан. Уже вдали поднялось важное океанское пароходство. И по улице, обгоняя друг друга, помчались на совещание капитаны, начальники и помощники начальников.
В это время из-за угла появился кто-то громадный и громогласно сказал:
– Батюшки! Вот это встреча! Мирон Иваныч!
Солнышкин отшатнулся и увидел капитана, который был в два раза выше Робинзона. А фуражка на голове у него была такая, что налезла бы на голову двум капитанам вместе.
– Батюшки! – сказал капитан и стал трясти руку старому Робинзону.
– Евгений Дмитриевич, дорогой, так мы, кажется, вчера виделись, – улыбаясь, сказал Робинзон. – Даже точно виделись.
– Неужели? – удивился капитан.
И тут состоялся разговор, от которого Солнышкин весь взмок, а чубчик у него застыл от волнения.
– Евгений Дмитрич, вы помните топчан в каюте старого Робинзона? – начал старый инспектор.
– Конечно. Как же, как же! Разве можно забыть? – воскликнул капитан и вскинул руки, сверкнув золотыми нашивками. Мужественное лицо его стало добрым и внимательным. – Да, да! Я ещё провалился тогда. И подзорную трубу помню. Я ведь в неё увидел мачты своего парохода! А помните, как я затыкал пальцем дырку от сучка в вашем потолке? Помните? – И он захохотал. – Я тогда чуть не проткнул крышу!
– Ах, Евгений Дмитрич, – сказал Робинзон, – конечно, помню. А сегодня на этом месте спал ещё один мореплаватель и смотрел в подзорную трубу на мачты вашего парохода…
И он показал глазами в сторону Солнышкина.
– Так где же он? – засуетился капитан и стал оглядываться вокруг себя, будто потерял иголку и никак не мог её найти. – А, вот он! Да какой красавец, прирождённый моряк! При-рож-дён-ный! Немедленно выписывайте направление на пароход.
– Но он ещё молод, – сказал Робинзон.
– Ничего, это я всё улажу. Жду, жду, – сказал громовым голосом моряк и побежал на совещание.
Это был капитан парохода «Даёшь!» – Евгений Дмитриевич Моряков.
