Только раз, в холодный зимний вечер,
Мне так хочется любить.
Люся чуть слышно рассмеялась, Михаил этого не заметил. Он был увлечён: эмоционально размахивал руками и декламировал какие-то выдержки из выступлений зарубежных политиков. Иногда их взгляды встречались. В глазах Пиляцкого было столько огня, столько живости, что Люся замирала в ожидании: «Ещё чуть-чуть, и случится нечто знаменательное. Ну не может он просто так смотреть! Сейчас признается в любви. Сейчас что-то скажет».
Но Михаил ничего важного не говорил. Откуда-то издали доносились обрывки путаных фраз: «Карл Маркс высказал гениальную мысль: бытие определяет сознание, но последующие политики всё исказили…», «Почему мы часто слышим пугающие речи окружающих о бирже, акциях и фондовом рынке в целом? Да просто потому, что эти понятия связаны с риском изменения привычного образа жизни…», «После введения Больцманом статистической трактовки энтропии как меры беспорядка она проникла в самые различные отрасли науки…»
– Какой-то бред, – ужаснулась Люся. – Зачем всё это нужно? Зачем мне это нужно?
Стемнело, а Пиляцкий не останавливался. Люся устала.
– Уже поздно, пора отдыхать, – сказала она.
Михаил поднялся из-за стола, направился к выходу. Он по-прежнему активно жестикулировал и никак не мог закончить сложную мысль.
– До свидания, – прервала его Люся.
Пиляцкий на секунду остановился и крепко сжал её руку. Люсино сердце замерло.
– А знаете, Людмила Сергеевна, я перечитал пятую главу своей книги и понял, что ваша точка зрения была верна. Тему математического моделирования исторических процессов необходимо расширить. Однозначно, надо расширить!
«Дурак! Самовлюблённый дурак!» – подумала Люся и захлопнула дверь.
Всю ночь она проплакала. Никогда подумать не могла, что снова будет рыдать из-за мужчины. А вот те на. Словно далёкая юность вернулась. Жалко было себя, жалко свои нерастраченные чувства, и обидно, что молодость пролетела, а она ещё не нарадовалась, не налюбилась. И ничего с этим не поделаешь.
Утром Люся поднялась с постели бледная, но спокойная. Всё встало на свои места. Будто пелена какая-то с глаз спала, туман рассеялся. Пиляцкого она больше в дом не пускала, ссылалась на головную боль, занятость на работе и проблемы с сыновьями.
– Что-то к вам писатель перестал захаживать? – поинтересовались любопытные соседки.
– А мы с ним совместную работу закончили. Книгу он дописал, – спокойно ответила Люся и тихо добавила: – Интересный роман получился.
Частные дома всё-таки начали ломать. Но радости у Люси это не вызвало. Наверное, раньше эмоции были бы совсем другими, а теперь она одиноко бродила по комнатам и молча прощалась с каждой стеночкой, с каждым уголком. Особенно жалко было расставаться со старыми яблонями и садом. Люсина квартира в блочной новостройке оказалась темновата. Она, как и прежняя комната, выходила окнами на северную сторону. И первое, за что принялась новоиспечённая хозяйка, как ни смешно это казалось, была побелка. Пришлось побелить потолок, изначально оклеенный голубовато-серыми обоями, покрасить белой краской оконные рамы, батареи и даже не совсем новый кухонный столик. В комнатах сразу стало светлее, уютнее. Матрёна Петровна получила отличную однокомнатную квартиру, большую роль в этом сыграло то, что во время Великой Отечественной войны она являлась участницей трудового фронта. Но в одиночестве Матрёна никогда не жила и жить не собиралась. Уже через неделю она перебралась к Люсе, отселив в свою квартиру старшего внука. Интерьер снова украсили вышивки, салфетки и думки ручной работы. Милые бесхитростные предметы давно стали для Люси привычными и родными. Кстати, по словам подруг, все эти крестики, рюшечки и цветочки уже не были нелепыми пережитками украинской глубинки, а являлись атрибутами современного и модного стиля прованс.
