– Как тебе не надоесть, – устало говорит Васильевич. – Сто один раз заворотился за последний только год, и скребёшь, и скребёшь… тьфу, пустомеля. Выбирали, сидел, протирал, – Васильевич покашливает в рукав старомодного «командирского» пиджака. – Да какая раньше власть у сельсовета была? Это теперь – да! А раньше не власть, прихехе какое-то, мизер. Кладбище за сельсоветом – раз, венчание – на гармошке потыринькаю – два, сводки по сдаче колхозниками молока соберу – три, на сессии чего-нибудь для галочки поперетираем – четыре…
– А флаг красный? – встревает Коля Ванин. – Перед выборами на угол – пять. Эх, Васильевич, ты же советская власть был, воротило и петило, да построй ты дорогу на Микешиху и Огоедово, мы бы тебе при жизни мавзолей из сосен срубили. Вот что я внукам своим скажу, а?
– Ты им не говори, ты им деньги давай. Старший уж попивает знатно, ему копеечка не лишняя, – дребезжащим смешком рассыпается Васильевич.
Хохочут мужики, потешаются над Колей Ваниным. У него законных внуков нет и детей нет, смастакал на стороне девку, когда надо было помочь – «не моя! Вот те крест, мужики», а теперь, когда дочь шестого родила, козырять начал: «У меня внуков на целое стрелковое отделение!»
В окно глядит синева зимнего рассвета. Васильевич сидит на корточках перед устьем, курит. До этого занятия по привычке пощёлкал выключателем – эх, придётся самовар ставить.
– Столб какой должно быть… У Замориной ляги годов пять как сменить столбы надо, – как шепчась с собой, говорит Васильевич. С минуту сосредоточенно близоруко вглядывается в чёрный экран телевизора – тупое удивление обманутого человека, как бы заслоняясь рукой от солнца, подносит ладонь ко лбу. – Живут же люди…
Гасит сигареты о кирпич, шаркая валенками, идёт к окну, отпечатывает на стекле сплющенный нос и разляпанные губы.
Жена его Нюра, толстая, с одутловатым лицом – сердце пошаливает, сидит на кровати в одной сорочке, расчёсывает волосы. Ватное одеяло откинуто на спинку, кошка ластится к босым ступням.
– Мороз. Затянуло, – бубнит Васильевич. – Чёрта лысого увидишь.
Нюра свешивается с кровати, берёт кошку на колени, говорит:
– Хорошие-то люди с утра Бога вспоминают.
Васильевич перевёл взгляд с окна на жену. Глядел так равнодушно, будто бы разглядывал что-то сквозь неё.
– Ну чего потерялся-то? Затопляй печь. Седни долго уснуть не могла. Как себя помню, забирают власть не те, которым бы надо её забирать. Вот Михайло Щукин – голова-ан! Придёт, бывало, к нам на скотный двор: «Надо, бабы, надо. Если не мы, то кто?» Уговорит, пошли тот же силос корзинами носить. Вот бы Щукина районом править вовремя поставили, разве довёл бы колхоз до такого сраму? Нет! Конечно, один в поле не воин, помощники нужны. А чего он один, упирался-упирался, да разве устоишь против нашего равнодушия?.. Собирайся, иди с мужиками облавой. Откроют ферму лосиную, который парень из городу с семьёй и приедет.
2
Пока был колхоз в силе, действительно сельсовет за силу не признавали. Теперь, когда сельсовет стал «администрацией», когда в администрации появилась своя мафия – двадцать свояков жмутся к бюджетному пирогу, когда бывший колхозник сосну не свали, когда земля по самые огородцы объявлена «государственным фондом», теперь… нет колхоза, есть бумажный кооператив «Второй удар». На последнем общем собрании Коля Ванин придумал такое воинственное название. «Нашим дедам о тридцатом скулы повыворачивали в одну сторону, теперь поправят обратно. Одно не пойму: кем это внешний управляющий управлять будет? Тракторы отобрали, машины отобрали, склады разворовали, животин на колбасу свозили, говорят, три миллиона за свет должны. Надо мою старуху управляющей назначить, пробежится, пересчитает, кто жив, кто копыта откинул за ночь». Махнули рукой: хрен с ним, «второй» так «второй», авось устоим.
