Гена припарковал машину на Шовковичной. Солнце наконец пересилило плотные тучи и теперь перекрашивало город в оранжевые тона, отражаясь на серых стенах домов, в окнах, заливая перекрестки, ломясь в двери магазинов, офисов и ресторанов. Около дверей разных контор кучковались курильщики. Среди них преобладали молоденькие девицы, одетые согласно деловому дресс-коду, аккуратненько и не вызывающе, но в то же время эффектно. В том, как они держали сигареты, поворачивали головы, водили плечами, столько жило весны и веры в лучшее…
Мы немного прошли по Шовковичной и свернули на улицу, спускающуюся к Крещатику. Вскоре я прочитал на одном из домов ее название: Лютеранская. Попадавшиеся нам навстречу люди заинтересованно разглядывали камеру Славика, которую тот мужественно тащил сам, отказавшись от нашей помощи.
Киев производил впечатление города, который так легок, что может улететь от малейшего дуновения ветра вместе с куполами своих церквей, улочками и спусками.
– Давно не были в Киеве?
Интересно, Гена родился таким вежливым и предупредительным?
– Я – достаточно давно. У нас здесь родственница жила. Но она умерла лет пять назад. – Сказав это, я так отчетливо представил покойную тетю Шуру, жившую на Чоколовке, что сердце тоскливо сжалось.
– А я в сентябре был. Малого привозил, чтоб он посмотрел. Нагулялись вдоволь. Он так счастлив был, Петька мой. Ему шесть лет. Решительно все ему здесь понравилось. Мечтает снова приехать. Как ему объяснить, что большие дяди перессорились и теперь здесь опасно? – произнес Славик раздосадованно. – Почему мы не можем жить мирно? – Он смотрелся теперь совсем трезвым.
Меня подмывало выяснить у него, кто это «мы»? Россияне украинофобских истерик в центре Москвы не устраивали, а некоторые украинцы на Майдане как только русских не проклинали! Или он другого мнения?
– Да уж, – ответил Гена на замечание Раппопорта. – Для экскурсий с детьми сейчас точно не время. Жаль. Такой красивый город! Я боялся, что его вообще с лица земли сотрут. Если бы Янукович решился на силовую операцию, от центра камня на камне бы не осталось. Так что можно сказать, что его нерешительность парадоксальным образом спасла город.
– Комплимент, конечно, сомнительный, – усмехнулся Раппопорт.
Я молчал, вспоминая одно из выступлений отца, в котором он призывал Януковича разогнать Майдан самым жестким способом, объясняя это тем, что другого варианта не существует.
Мы прошли через массивную арку в большом кирпичном доме, памятнике послевоенного советского строительства, и очутились на Крещатике.
– Ну что? Кто кофе, кто коньячку? Вот здесь неплохое место. – Геннадий указал рукой на примостившуюся в углу дома дверь, на которой была укреплена вывеска «Кофейня».
Кофе нам приготовили выше всяких похвал. Когда я отпил глоток, подумал о Ларисе. Странно, но до этого момента я ни разу не вспомнил о ней. Надо отправить смс. Я достал мобильник, убедился, что связь есть, и написал ей, что у меня все в порядке. Такой же текст отправил и матери. С отцом я поговорю позднее. Когда будет о чем рассказать.
В кафе все говорили по-русски. Вероятно, привычка сильнее политических установок. Хоть я и не прислушивался к разговорам за соседними столиками, но слово «Путин» разобрал без труда. Кажется, нашего президента упоминали в не очень положительном контексте. Ну вот… начинается…
Славик выпил залпом сто граммов коньяка, затаился, дожидаясь эффекта, а потом прицепился к официантке:
