Сад у бабы Нины раньше был чудесный – с аккуратными грядками, цветами и чистыми дорожками, плодовыми деревьями, кустами разных ягод, роз, жасмина и сирени. Она любила за ним ухаживать, вставала очень рано: полола, подрезала, подвязывала, поливала. С приездом внука стало не до сада, она только следила за деревьями и ягодными кустами, чтобы плодоносили, и держала небольшую грядку зелени. Сад постепенно зарос сорняками, но цветы – те, что понеприхотливее, ещё выглядывали разноцветными головками и тянулись к солнышку. Егорка сидел летом на одеяле в высокой траве, так, что его почти не было видно, и всё рассматривал. Баба Нина не боялась оставлять его одного, знала, что ничего плохого не будет. Он вёл себя «правильно», глупостей, вроде живность мелкую в рот тащить или ветки ломать, не делал, наоборот, природу любил и как будто понимал что-то: тихо смотрел на бабочку, шмеля, птицу, белку, и они его не боялись и не улетали. Цветы разглядывал тоже долго, словно разговаривал с ними, при этом головой качал и вытягивал губы, растопыривал пальцы и медленно крутил ладошками – «изображал», так ему всё нравилось. Это была воистину природотерапия, и сколько она давала счастья и жизни!
Нередко бабушка ходила с ним гулять и за калитку, для этого одевалась красиво, как раньше, и внука одевала получше – что сама шила или что мать привозила из города. Они шли за руку до поворота, чтобы все видели, как Егор хорошо ходит, и со стороны выглядели совсем обычно. Потом, свернув в переулок, сажала его в коляску, а зимой – в санки. Коляска была самодельная, дед специально смастерил её для подросшего мальчика: прибил деревянную спинку и ступеньку к большой крепкой садовой тачке с высокими колёсами, покрасил, сделал красивую деревянную ручку, а его сестра обшила «сиденье» куском материи от старого пальто и ещё подушечку подкладывала – получилось просто загляденье! И вот они ехали так по тихим улицам и доезжали до речки.
Речка эта тоже уже почти заросла и заболотилась, но всё ещё журчала узким весёлым ручейком в зелёных низких берегах, где росли незабудки и другие маленькие белые цветы, похожие на звёздочки. Зимой речка не замерзала, только покрывалась тонкой корочкой, под которой было видно, как бежит вода. Бабушка и внук садились на пенёк или поваленное дерево и слушали речку, а он, положив голову на бабины колени, смотрел, как над ней медленно плывут облака. Иногда бабушка рассказывала про природу, будто снова детям на уроке, забывая, что внук её почти не понимает, но чаще молчала, вспоминала что-то своё, молодое. Близко подходить к воде ему не давала, боялась, что провалится в топь или упадёт ненароком, если наклонится. Егор прогулки очень любил и часто засыпал у речки, где было тихо и покойно, даже лучше, чем в их саду. Обратно бабушка его везла в коляске уже спящего и по дороге всё думала, думала… о своей жизни, быстро пролетевшей юности, о дочери, а потом, что обед недоварен, что трудно будет вносить внука в дом, так как он стал уже тяжёлый, и что будет с ними дальше…
* * *
На Новый год дед срубал где-то ёлочку, её ставили в ведро и прикручивали верёвками, бабушка доставала со шкафа мешок с игрушками, сажала Егорку за стол и велела подавать.
Он брал и долго рассматривал, прежде чем подать; бабушка сердилась, но в шутку. Потом устраивала праздничный стол: пекла пирог с капустой, делала винегрет с солёными огурцами и ещё свою фирменную икру из свёклы, чтоб Егорка в туалет хорошо ходил, резала варёную колбасу, копчёный сыр и ставила бутылку лимонада. Егорке от него было плохо, голова кружилась, и он падал, поэтому пили лимонад дед и бабушка, а Егорке наливали в такую же бутылку компота из сухофруктов, добавляли туда сока лимонного и говорили, что это лимонад. Поскольку мальчик плохо жевал и ложку держал неуверенно, баба Нина всегда ему крошила в тарелку и помогала есть. Но в новогоднюю ночь торопиться было некуда, поэтому сидели долго, а дед телевизор смотрел аж до самого окончания передач, сестра еле выпроваживала.
