Вперед, за Луи-Фердинандом Селином,
в окрестный спешить магазин.
Мой путь будет труден, мой путь будет длинен,
но сплетни баб Люд и теть Зин,
а также косметика от Орифлэйма,
что пудрит мозги вместо щек,
остоебенели. Хочется слэма, и амаретто еще
с каким-нибудь умным очкастым преподом,
затраханным студентотой,
себе возомнившей на парах свободу.
Хочется, знаешь, простой
беседы, растекшейся по Иггдрасилю
мыслью, чье имя – экспромт,
вместо рассказов, что мы не просили,
как по Думской шатается сброд,
что за VIP-места отсосать у охраны
без инсинуаций готов.
А я на могилу разрушенных храмов
бросаю букеты цветов.
Грущу, улыбаясь на тридцать два зуба,
гранитом науки слегка
покоцанных… Выбежать ночью в грозу бы,
Мне жизнь на размер велика.
Читать бы взахлеб вам верлибры под кленом,
от критики млеть втихаря…
Назло всем ветрам и взаимно влюбленным
быть мной, честно Вам говоря…
цветаевски-львино,
ахматовски-пряно
была я, и есть, и гряду.
Скажите мне прямо…
Скажите мне прямо, где встретимся мы:
я приду.
Прошу вас, возьмите меня на край ночи!
Замылен зашторенный взгляд,
мой институт – как подвыпивший отчим
с Хугартеном, будь он треклят.
Мужчина быть должен почти небожитель,
не с пивом в руке, а с мечом.
В глазах я прочту, Вы словами скажите,
а я буду ждать, за плечом
у Бога нависнув проржавевшей тучей,
читая его дневники…
Меня ничему эта жизнь не научит,
и руки, как ветки, тонки,
не смогут без временных заключений
в объятия, будто в тюрьму.
Но Вы не прописывайте лечений
безумию
моему!
Назначьте мне встречу за чашечкой кофе
от инфраструктуры вдали:
ведь только в антракте и только в плей-оффе
решаются судьбы Земли.
Вы старше на жизнь, этажерки трактатов,
на сотни целованных губ…
Я, верно, кажусь Вам немного поддатой,
в квадрат возводящей и в куб
хронику первых своих впечатлений,
слепых, как рождённый щенок,
Из всех совершенных в миру преступлений
