– Это, наверное, тоже из той дивной страны около моря? – Малуша протягивала цветок, искусно выделанный из серебра.
Гость кивнул.
– Там есть высокие дома – дворцы из камня, из него же делают то ли людей, прекрасных как боги, то ли богов, похожих на людей.
– Об этом и мы слышали.
– А бывают страны, где бабочки большие, как птицы, и края, где тепло всю зиму и не бывает снега? Скажи, – Веснянка с надеждой взглянула на него, – ведь есть же там страна, где всегда весна, всегда цветы, куда улетают птицы? – и она указала в сторону заходящего солнца.
– Не знаю, девочка, может быть. Много есть чудес на свете. Только вот какая самая большая загадка…
Гость на мгновение замолчал. Он много видывал на своем веку. Не внове была ни девичья краса, ни жестокость. Он наклонился к старейшине:
– Добрита, в чем ваша тайна? Вы тихие. Люди везде бьются друг с другом. Вам же словно ничего не надо. Может, вы вправду дети солнца, оно вас особо любит?
– Ошибаешься, добрый человек, нам много надо, да не нужно злого. Злость сжимает душу, и человек слепнет. Скажи, разве можно понять небо злому человеку? – Старик поднял руку к просвечивающей сквозь черную тучу голубизне.
– Ну, уж видит его всякий, и добрый, и злой.
– Он видит глазами, но не сердцем. Увидит и пройдет мимо. И умрет, не поняв ничего. Можно знать все на свете, но если не чуять, как пахнет земля, как ей холодно и тепло, как родники прорезают ее, словно кровь…
– Да, я слышал, вся ваша сила, все счастье в роднике этом.
– Родничок как родничок. Каждый родник – чудо. Правда, никто не обижал его и ни разу не взмутил.
– Ну куда же ты! – Светик вскочил, пытаясь отогнать бежавшую к людям корову.
– Ой ты, егоза, ну не идет! И вербовым прутом бью, а не идет! Дедушка, пора кликать звезду, пускать их на луга[26]. Не сидят дома.
Разговор оборвался. Все побежали загонять скотину.
* * *
Сев продолжался. Семена ложились в землю, и люди ждали, когда проснется в них их святая сила.
Сумерки пришли на село, опустились на холм, на лес, на дикое и дальнее болото. Лес оживал, оттуда слышались звериные и птичьи голоса.
Вокруг загородки для скота собрались жители из соседних сел. В темноте у многих был диковинный вид: у кого-то торчали длинные уши, как у зайца, у кого-то на голове – колода, среди них бегали страшилища в шкурах, похожие то на волка, то на лису, то на медведя. Гость никого не мог узнать. Ряженые рычали, подражая лесному вою, старались прилепить старикам хвосты, гонялись за девушками и пугали их, те вскрикивали так, что стало казаться, будто весь дикий лес приблизился к дверям хлева. Старики расстелили в воротах шубу вверх мехом, в нее завернули кусок хлеба, яйцо, пастухи стали перегонять через нее скот, стегая вербой:
– Не я бью, верба бьет.
– Верба хлест, бей до слез.
Но только скотина оказалась на лугу, как испуганно замерла, сбиваясь в кучу. Вся зверино-человеческая орава бегала вокруг, улюлюкая, кто-то катался по земле. Один из пастухов поднял с земли шубу, надел ее, взял факел, в другую руку – вербу и обежал три раза вокруг стада. Звери, будто испугавшись огня, отошли в темь. Тогда пастух остановился и требовательно позвал:
– Заяц, заяц!
Невысокий человек с закутанным лицом и длинными ушами вышел на край освещенного факелом круга.
– Горька ли осина?
– Горька.
– Пусть же наша скотина будет так же горька волку.
Пастух ударил его вербой, и тот убежал. Звери выходили на требовательный голос пастуха, стараясь держаться в тени.
