* * *
– Verdammt, noch einmal. Was fuer ein ekelhaftes Land? (Проклятие, что за ужасная страна?) – пробормотал в свой обкуренный нос пожилой вахмистр. – Эй, Ганс, – крикнул он другому постовому, который безуспешно пытался вытянуть повыше воротник своей шинели, чтобы хоть как-то защититься от утреннего холодка, который уже добрался до его лопаток. – У тебя есть закурить? У меня сигареты кончились, а от этого чёртова мороза кишки прилипли к рёбрам.
Ганс недовольно повернулся на голос своего начальника и, похлопывая руками по бокам, чтобы согреться, подошёл к нему. Осторожно откинул полу шинели, боясь растерять тепло, и вытащил из кармана брюк помятую пачку сигарет.
– Скоро ли конец нашей смены, господин вахмистр? – спросил он своего командира, слегка оттянув ото рта шерстяную маску, которая закрывала три-четверти его лица и хоть как-то уберегала щёки от обжигающего декабрьского ветерка.
– Да должно быть через полчаса, – пробурчал вахмистр, недовольно косясь на маленький сарайчик сбоку от дороги, в котором полевая жандармерия устроила для себя временный полевой шутцпункт. Скорее бы забраться за эти дощатые стены да выпить горячего чая с ромом. От одной этой мысли у вахмистра судорожно щелкнули челюсти. «Вот уж не повезло, так не повезло, – продолжал размышлять он, – вместо того, чтобы сидеть сейчас где-нибудь в Провансе с веселой на всё согласной француженкой на коленях и потягивать себе из бокала замечательное розовое вино, приходится маяться в этой гиблой глуши и охранять никому не нужный блокпост на глухой дороге, ведущей в никому не известный поселок с дурацким названием «Бреговое» или «Борогое». Тьфу, не выговорить никак. Что за варварский язык, что за ужасная страна, населенная упрямыми азиатами, которые до сих пор не хотят нам сдаться?»
Ветеран европейской компании 1939-40 годов даже передернул плечами от нетерпения, так ему захотелось перенестись из этой промозглой России в благословенную солнечную Францию.
«А всё мой дурацкий язык. Если бы я не высмеял тогда этого молоденького сопляка лейтенанта, отказавшегося выпить с солдатами шнапса, – оказался абстинентом на мою беду, – то всё было бы нормально. Кто знал, что у него родной дядя генерал, который решит по стариковской мстительности сослать меня на Восточный фронт? Для укрепления духа, как он сказал. Плевал я на это укрепление. А всё-таки жаль. Загорал бы сейчас на берегу Роны, а не мыкался здесь и не перепрыгивал бы с ноги на ногу от этого треклятого мороза. А тут ещё моя Гретхен с её дурацкими просьбами. В каждом втором письме напоминает, чтобы я не забыл прислать ей из Москвы шелковые чулки и резиновые боты. Размечталась. Эта зима. Всё, сегодня же надо отобрать у кого-нибудь из местных жителей теплые валенки». Вахмистр с такой жадностью втянул в себя сигаретный дым, заполняя им прокуренные лёгкие, что даже поперхнулся.
Откашлявшись, он поправил винтовку на плече и оглянулся по сторонам. Всё было по-прежнему тихо. Робко, но всё же постепенно рассвет отгонял ночную мглу вглубь стылого черного леса, и от того на душе становилось бодрее. Скоро вахте конец, а там в теплую казарму и спать. Вдруг на дороге, припорошенной первым неглубоким неверным снежком, из морозной дымки послышался скрип, который обычно издают деревянные колеса на плохо смазанных и не подогнанных осях. Сделав предупреждающий знак рядовому, вахмистр вышел и встал перед шлагбаумом, сдернув винтовку с плеча и переложив её на руки.
