– Ты прикасался к ней?
– Щупал ли я ее? Нет, отче. – Он шмыгнул носом. Наслушался я этих шмыганий и знал, что за ними скрывается ложь, а если правда, то далеко не вся. Этот, по крайней мере, быстро взял свои слова обратно: – Хотя… да, отче. Но только чуток, по-моему, она даже не заметила.
– Когда это произошло?
– Много месяцев назад, прошлым летом на танцах.
– На танцах в Борне?
Пауза.
– Да, отче.
Лгун несчастный, оукэмцы не ходят плясать в Борн, к тому же танцев в Борне не устраивают, не при тамошнем священнике Серле с вечно кислой миной.
– Ты случайно к ней прикоснулся? – спросил я.
– Смотря что называть случайным… задумок у меня никаких не было, я просто увидел ее грудь, и моя рука метнулась к ней, я толком не понимал, что делаю, и в это мгновение она закружилась… не для того чтобы увернуться от меня, вряд ли, просто кружилась в танце… и моя ладонь коснулась ее соска… – и, не переводя дыхания, – как если бы лист пощекотал почку на ветке.
– Лист пощекотал почку на ветке?
– Да, отче.
– Кто научил тебя таким дамским словам?
– Никто, сам придумал.
– То есть ты… лапал ее?
– Не лапал, только потрогал.
– В чем разница?
Он подался вперед, одну руку поднял, чтобы я мог ее видеть, а другой вцепился в ореховое плетение решетки:
– Так лапают. – Затем разжал хватку, позволив кисти повиснуть, и вдруг порывисто прижал ладонь к ячейке решетки и тут же отнял. – А так трогают.
– Хочешь сказать, лапанье длится дольше?
– Верно, отче. Я не пытался зажать ее и никуда не тащил.
– Лишь взял ее за грудь?
– Но она упорхнула в другой конец комнаты.
– А женщина эта? Она когда-либо заигрывала с тобой?
– В моих снах всегда, каждую ночь, доложу я вам, и она нисколько не стесняется, наоборот, и там у нее… ну, сами понимаете где… все наготове. Я и днем о ней мечтаю, но, правда, днем она поспокойнее и на ней больше одежды.
– Ты должен покончить с этими снами наяву.
Он вздохнул сердито, расстроенно. Я не хотел повторно спрашивать, но не сдержался:
– Ты уверен, что она не из наших мест?
– Очень даже уверен. – Голос его не дрогнул, поскольку вранье дается людям легко, и он уже почти уверовал в свою выдумку.
Не складывается у меня с ложью, никогда не знаю, что сказать навравшему. Поэтому некоторое время мы провели в молчании.
– Ты веришь в Отца, Сына и Святого Духа? – спросил я наконец.
Вопрос был неожиданным, и, думаю, он даже не вник в его смысл, потому что немедля выпалил с той же резвостью, с какой ответил на предыдущий:
– Да.
– В вочеловечение Иисуса?
– Да.
– В Воскресение?
– Да.
– В Судный день?
– Да.
– Чтишь мать свою и отца?
– Да.
– Гордишься ли чрезмерно своей смекалистостью?
– Нет.
– Повтори Creed.
– Верую в Господа, Отца нашего всемогущего, и в Иисуса… Отца всемогущего, сотворившего Небо и Землю, и в Иисуса Христа…
Передохнул и начал сначала, так же спотыкаясь и путаясь, но до конца дочитал. Прочти он молитву правильно, выкажи он усердие и набожность, все прочее не имело бы значения, и тем более не его страсть. С этим ничего не поделаешь – не существует снадобья, которое излечивало бы молодых мужчин от вожделения, разве что старость, но даже это средство не всегда надежно.
Когда он закончил свой сумбурный речитатив, я выдохнул и наклонился вперед, уперев локти в колени.
– Ты обязан выучить молитву как подобает, – сказал я. – Слово в слово, и когда на тебя найдет вожделение, этими словами ты сможешь развеять чары похоти. И затем ты научишься желать иной красоты, той, что заключена в Христе. Повторяй
