«Папа обещал в скором времени выслать мне деньги, – рассуждал, затягиваясь скверным табаком, Копейкин, – стало быть, я могу немного покутить на оставшиеся копейки. Но сперва следует собрать мое общество и обговорить намеченное…»
В этот день в Москве стояла мрачная погода. Все небо заволокло серыми тучами, нависающими непосильным грузом над землей; дул северный гудящий ветер, теребящий ветви беспокойно и устрашающе. Шумела, шуршала, разлеталась по улице и липла на одежду пережившая зиму листва. Люди не ходили в этот день, они бегали, завернувшись в платки или шарфы, подняв воротники своих шинелей и прижав голову к плечам.
Копейкин был вынужден оставить свой уютный дом для того, чтобы обежать своих товарищей-единомышленников и пригласить их к себе. Сделал он это, говоря откровенно, очень охотно, так как жутко не любил одиночества и пустого времяпровождения. Он важной походкой прошелся от дома к дому, оповестил всех, кого планировал, и, не обращая должного внимания на непогоду, отправился расхаживать по многочисленным переулкам Москвы. Прохожие то и дело оглядывались на него да приговаривали: «сумасшедший – разгуливает вальяжно по такой погоде. Совсем о здоровье своем не думает».
Наконец, когда Копейкин насладился прогулкой, он возвратился в дом и занялся «Uber das Erhabene» Шиллера. В кабине, где он сидел, было прохладно из-за плохой оконной рамы, поэтому пришлось топить печь. Бумаги, как ни странно, не оказалось, равно как и щепок. «Ничего, не страшна потеря, – говорил, вырывая прочитанные страницы из своей книги, Копейкин. – Книги я по два раза не читаю, тем более философские. Шиллер – не велика персона; мне сейчас важнее протопить дом к приходу общества, чем изучить взгляды немца». Шиллер был потрепан основательно: исчезли десятки страниц, картонная обложка, тканевый переплет; все пошло в топку вперед дров. «Вот теперь от тебя будет польза, – смеялся Копейкин, растирая руку об руку перед печкой, – пригодился-таки». Теперь же возникла другая проблема, ибо в доме совсем не оказалось съестных запасов.
На первом этаже с Копейкиным соседствовал дворник, человек уже старый, тихий и практически безмолвный, который частенько бегал по его поручениям. Так и в этот раз ему пришлось взять деньги и отправиться на соседнюю улицу к ближайшему лавочнику. На данные ему семь рублей он приобрел домашнее вино, пару сухарей, какую-то мутную икру с дурным запахом, полбатона хлеба, жесткую, как подметка, колбасу и дюжину картошек. Все это он приволок в дом и выложил на стол.
– Так, – потирая глаза и вздыхая, сказал Копейкин, – ничего, сгодится. Вот только скажи, зачем ты икру купил?
– Ясное дело-с, к вину-с, – почесав затылок, ответил старик.
– Себе заберешь. А колбасу-то зачем целую взял?
– Ясное дело-с, к обеду-с.
– Вино-то хоть неплохое?
– Ясное дело-с, хорошее.
– Сколько же у тебя сдачи на руках?
Дворник вывернул карман жилетки: сорок одна копейка.
– Продешевил ты; ну ничего, тем лучше. Вот, возьми себе двадцать… тридцать пять и ступай.
Старик отсчитал деньги, отрезал кусок колбасы, взял икру с картошкой (ее Копейкин попросил приготовить) и побрел к себе на первый этаж.
Вечером, когда уже начинало темнеть, но солнце еще висело над горизонтом, в небольшой занавешенной гостиной собрались пятеро молодых людей. Они сидели в жестких креслах за прямоугольным столом при свете одного канделябра и что-то обсуждали с Валерьяном Аполлинариевичем.
