Они вывернули у него карманы, сняли офицерскую портупею, свинтили с гимнастерки значок парашютиста, еще какой-то знак боевой и политической доблести того времени и показали жестом, что он может идти на все четыре стороны.
Владимир Иванович не двинулся с места, разумно посчитав, что для того, чтобы получить пулю в затылок, совсем не надо куда-либо идти. И тогда один из румын, младший офицер, взяв дядю за локоть и отведя в сторону, показал его же кандидатскую карточку с силуэтом Ленина на обложке и, выразительно пошевелив указательным пальцем, будто нажимая на курок, на ломаном русском языке пояснил следующее:
– Уходи, дурак, и побыстрее, а то немец узнает, что ты коммунист, и расстреляет тебя без раздумий!
После этих слов другого предложения сматываться не потребовалось. Дядя, ощупывая голову, заковылял к ближайшему кустарнику, продолжая ожидать выстрела в спину. Но его не последовало.
Неделю он скитался по лесам и полям, пока однажды его не захватила спящим в стогу немецкая ягд-команда, зачищавшая фронтовые тылы. После этого было полтора года концлагерей в Славуте, небольшом украинском местечке, затем массовый побег в зимнюю пургу, когда большинство скелетообразных узников, порвав руками колючую проволоку, бросились не в спасительную темноту леса, а к продовольственным складам, прямо на стволы охранных пулеметов.
Ушли тогда не более десятка человек, и среди них – некий рядовой солдат Иван Иванович Харахондя. Под таким именем и скрывался в лагере бывший заместитель командира 608-го стрелкового полка Айдинов, родной брат моей матери.
Потом был партизанский отряд знаменитого Ивана Музалёва в Хмельницкой области, где дядя Володя воевал вместе с канонизированным впоследствии мальчиком по имени Валя Котик, посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза.
Потом было еще много всего, но пятно на биографии, а точнее, на судьбе (факт плена) ему не удалось смыть даже кровью, хотя он пролил ее за Родину предостаточно. Жизнь была длинная и трудная. После войны он еще двадцать пять лет работал на Краснодарском ЗИПе, а перед уходом на пенсию стал подсчитывать – на что же может рассчитывать? Оказывается, не на многое: срок плена – не в счет, и потом, кто мог подтвердить, что он там был, а тем более бежал? Такой вопрос встал сразу в присутственных кабинетах, где насчитывали военную пенсию, на которую Владимир Иванович и надеялся.
Однажды мы пошли с ним в военкомат и попали на прием к какому-то мордатому мужику, одетому в темно-синий френч сталинского покроя. Он молча слушал дядины фронтовые и лагерные воспоминания, время от времени почесывая спичкой в ухе и жмурясь от удовольствия. Когда дядя иссяк, мужик спросил:
– Ну а документы, подтверждающие, что вы были в немецком лагере, у вас есть?
– Откуда? – дядя развел руками. – Нет, конечно!
– Вот видите! – мордатый даже привстал от удовлетворения. – А вы хотите, чтобы без соответствующих документов, подтверждающих или, точнее, удостоверяющих нахождение вас в немецком концлагере, мы прибавили вам стаж в прохождение военной службы. Вот так-то, дорогой товарищ, без документов нельзя! – добавил он устало, всем своим упитанным видом показывая, что разговор окончен.
Я видел, что дядя закипает. Но он сдержался и не без иронии заметил:
– Что ж, по-вашему, перед побегом из концлагеря я должен был попросить у его начальника справку о пребывании в нем?
