Мимо шикарных кладбищ,
Мимо больших базаров,
Мира и горя мимо,
Мимо Мекки и Рима,
Синим солнцем палимы,
Идут по земле пилигримы.
Увечны они и горбаты,
Голодны и полуодеты,
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
Вспыхивают зарницы,
Звезды горят над ними,
И хрипло кричат им птицы:
Что мир останется прежним,
Да, останется прежним,
Ослепительно снежным,
И сомнительно нежным,
Мир останется лживым,
Мир останется вечным,
Может быть, постижимым,
Но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
От веры в себя да в Бога.
И, значит, остались только
Иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
И быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
– Сильно. Что и говорить, сильно, – согласился я, – и теперь я не могу удержаться, чтобы не вставить перо в мягкое место сегодняшнего христианства. Однажды «в тёплой компании» услышал рассказ ещё достаточно молодого мужчины: – «Когда я был ещё ребёнком, бабушка всегда говорила мне: "Внучок, вот вырастишь ты большой, и если станет тебе плохо, то иди в храм. В храме сразу тебе полегчает".
Вот я вырос. Давно вырос. И в какой-то момент стало мне жить как-то совсем тоскливо. Вспомнил я бабушкин совет и пошёл в ближайший храм. Вижу грузный священник читает проповеди. Вроде как вполне праведные, душещипательные. Из-за излишней его полноты на лоб ему постоянно стекают капли пота, мучает одышка, да и стоять ему трудно. Мне тоже тяжело стоять на ногах из-за высокой температуры, и я на протяжении всей проповеди старался к чему-нибудь прислониться, на что-нибудь опереться. Все присутствующие это видели и после проповеди на тему «возлюби ближнего своего, как себя самого» стали подходить ко мне.
Подходить и сочувствовать, каждый на свой лад. Первая говорит: "Не так стоишь". Вторая подбегает: "Не так руки держишь". Третья ворчит: "Не так одет". Сзади ещё одёргивают: "Не правильно крестишься". Потом подошла одна особенно «сердобольная» женщина, дай ей бог чего хочется. И побольше. И потолще и почаще. Она и говорит: «Вы бы купили себе книжку о том, как надо вести себя в храме и крестик золотой нательный. Всё это продаётся здесь у нас в храме и цены тут самые дешёвые. Очень даже божеские. Купите, а потом и заходите». Направился я к выходу и зашёл в лавку при храме. Посмотрел – посмотрел, и ничего не купил, потому что не на что покупать – трудные у меня времена, денег совсем нет. Даже не ел сегодня.
Вышел я из храма совсем расстроенный, сел на скамейку и безнадёжно заплакал – не помог мне совет бабушкин. Не помог. И сквозь всхлипывания вдруг слышу голос: "Что ты плачешь, Дитя Моё? Успокойся, всё образуется". Поднял я голову и … увидел Христа. Глазам своим не поверил, два раза их протёр, а потом всё-таки говорю: "Господи! А меня в храм не пускают». Обнял меня Иисус, тяжко вздохнул и взялся утешать меня ласковым голосом: "Не плачь, они и меня туда не пускают – не нужен я им. У них уже давно своя вера, а моим именем они только прикрывают своё бездушие. Ищи и ты свою веру, но помни, если что, я всегда рядом и я всегда помогу, ведь мы с тобой дети одного Отца, а значит, мы братья и значит, нет никого ближе, чем мы с тобой. Помни об этом и другим расскажи».
Супруга немного помолчала, обдумывая услышанное, и опять вернулась к своим воспоминаниям:
– Неожиданно к Анастасии пришёл новый гость. Вернее гостья. Она склонилась в полупоклоне, прижав правую ладонь к левой части груди, и певучим голосом поздоровалась: – Мир вашему дому. Здравы будьте на долгие лета. Да пребудет с вами земная и небесная сила. Мы, скрывая удивление от неожиданного приветствия, тоже слегка склонили головы и ответили привычным «здрасьте».
