Я, который к тому времени в отличие от своего сотрапезника далеко ещё не исчерпал все свои «лимиты трезвости», тоскливо вздохнул и посмотрел на стенные, довольно сносные, по сравнению с общей обстановкой, часы.
– Я, Гриня, знаешь, поубрался бы тут уже, приготовился к завтрашнему дню… Работа, знаешь… Нам с тобой завтра рано… знаешь…
– Да ну её! – Неожиданно трезво вымолвил Гриня, встал со своего места, как бы желая продолжить разговор стоя, и не найдя, что добавить в горизонтальном положении, вновь принял достойную сидячую позу.
– Я, вообще-то, во чего заходил, брат… Я, ведь, того… обжениться решил, семью хочу… Как у людей, штоб чин-чинарём, хозяйство штоб того, по правилам… – сделал он, никак не вытекающий из общего смысла беседы, вывод. И ничуть не смущаясь алогичностью своего странного резюме, добавил: – А ты, Вань, шофером штоб на свадьбе, а, Вань?..
– Шафером? – деревянно переспросил я, изрядно изумлённый услышанным, и уже по-другому, с искренним соучастием и дружеской заботой, поспешил заверить: – Я завсегда! Только…
И ещё раз внимательно взглянул на друга, как бы желая удостовериться в реальности сказанного Шайкиным.
– Только… я это… на ум не возьму… кому ты себя сватать будешь?..
– А какая хрен разница – кому! – бодро отрапортовал Шайкин. – Им, бабам, волю давать, – стро-о-го воспрещается! Я тебе, браток, ещё, так скажу: надумаешь обжениться, – пальцы им в пасть не клади! Обженивайся завсегда буквально по собственному зову души… Понял кому!!! – закончил он свою красноречивую тираду эмоциональным выплеском из той самой души, о которой так неуклюже, но трепетно выразился.
Я сел на своей постели, свесив ноги и смутно припоминая сон.
Сон был необыкновенный: необыкновенно яркий и необыкновенно красивый. Во сне цвели роскошные огромные цветы невиданных форм и запахов. Удивительные животные бродили в зарослях этих цветов. А я легко плыл во сне над всем этим великолепием и растворялся в неземном блаженстве нахлынувших на меня чувств.
Тёплая и ласковая волна, словно в детстве, окутывала мой полёт, и ничего более не нужно было мне от всей моей жизни, кроме этого счастливого и потрясающе прекрасного сна.
С высоты птичьего полёта местность смотрелась какой-то необыкновенно цветистой, обозначенной ровными квадратиками семирадужной расцветки. Пространство купалось в необычайно прозрачном и лучистом воздухе вокруг. Я вспоминал, как меня невесомо влекло и обхватывало тёплыми, ласковыми ладонями высоты, как мягко опускало моё тело всё ниже и ниже так, что уже без труда можно было различить и кукольно-опрятные очертания дворцовых стен, и почти игрушечные извивы водных канальчиков. Я видел удивительных животных, мирно разгуливавших среди ландшафтов и замков этого волшебного мира, маленьких человечков в одеянии гномов, снующих взад-вперёд по тропкам и дорожкам, вымощенным разноцветными камешками. Свободно и радостно плавая в солнечной вышине, я как бы заново рождался снова и снова, каждую секунду проживая целую бездну всевозможных эмоций и чувств, – от едва ощутимой волны восторга до ошарашивающего своей космичностью состояния полного блаженства…
Я покрутил головой и осторожно покосился на видавший виды, старый платяной шкаф с единственным в комнате зеркалом, в котором незамедлительно отразилась моя заспанная, недоумённая физиономия… И медленно, крайне медленно, чтобы не спугнуть роскошное в своей абсурдности и необъяснимости сновидение, – медленно, как только можно, – опустился на подушку с тайным желанием вернуть обратно столь изысканный и неоправданный подарок судьбы.
