склоненному над ним – будем настороже, пока мы
говоря с цветком, не приметим игру солнечных брызг – огни
слюдяных осколков, зеркальных вкраплений в камне —
и ящерицу,
притихшую в тени камня.
Тогда, не изменяя голоса,
обратимся к ней, а она разнесет по родству:
здравствуй —
– предложим ей хлеба, испеченного нами на углях
на золе гибкой зеленой плоти с примесью
прошлогодней плоти чужого цветка:
не мы начинали игру, за то и платим
бесплодьем побед своих – а ну как простят, не примут
долга, как часто бывает – а ну как…
смейся, звереныш, мы подыграем в свой черед, тени в углах
губ не помеха – тень выйдет в тень
чужого камня во главе угла наших стен.
Стены наши, впрочем, сложены не будут, утешимся тем,
а тогда не все ли равно, что во главе угла —
преломим хлеб и предложим хлеб, продолжим речь —
чертов дикий цветок ящерка обежит теневой стороной,
слева зайдет – тут и следить уголками глаз
пропавшее тело, тень ускользающей плоти и тень
остающуюся – с этого дня и впредь
ящерицы хлеб будут есть с руки
близ чертовой лилии, в чаше холмов у реки.
Поднимается ветер —
время ветров и время медленных вод
рвется невод
из рук ветра – видно, попался в сети
тяжелый улов.
Сроки приспели – осень
воды и ветер добычу влекут – тяжело
чертова лотоса
семя нести ветру и водам, и бросить
нельзя – опустить!
И осторожнее —
небрежности чертов цветок не простит
во дни крестин
никому, тем менее ветру – непрошен
в долине любой
гость, кроме крестного —
птичьего ветра – да и тому дай бог
прянуть в небо
когда возлюбленный голос реки его
к себе призовет
не то обессилит у стебля
чертовой лилии, там и умрет к зиме
– плененный насмерть
ветер, семя сронивший, и будет недолог вой
осиротевших вод.
Но мы ведь здесь за одним и тем же, в этих благословенных местах,
присмотрим же друг за другом – невелика и честь
ловцу – стать легкой ловитвой
на шабаше семян, где цепь холмов у реки – край света,
а на краю другом
прорвется к свету птичий сопутник мой, и я оглянусь – прочесть
долину осенних тенет, лица волений и нетерпений ее, как с листа
с полета семян, и в самом начале свитка
будет сказано, что нам следовало идти на запад, на последний свет
на тени холмов, ползущие навстречу, путаясь в желтой траве.
Предварим совет, и отправимся на закат.
Дождись меня у дальних холмов, не вступая в тень
холмов – здесь, в западне долины
прибегнем к несходству плоти, отбрасывающей тень, с самой
тенью, к тому же неразличимой меж прочих тел
той же природы – не шелохнись, пока
тени цепляют воздух, утратив свойство длины.
В сумерки, когда тьма попирает небо, свет и источники вод
и плоть – не от мира сего
незамеченными пересечем холмы.
В сумерки долина приводит тела к ночному подобью тел,
проводит тьму по течению до истечения света,
да и просто занята собой – уклад
сумерек на руку нам. В щель между тьмой и тьмой или тьмой и тем,
что осталось от света, заслоненного плотью на подступах тьмы,
уместим движение ветра
узкое – тени вытягиваются в рост, смыкаясь, проход размыт —
рвись по-ящеричьи, отбросив хвост ловчим пятой стихии – тьмы!
Ушел. Но и там, где будешь – властью, полученной здесь —
в доме бешеных солнц, черных песков и ветров, розы ветров
– седьмым лепестком ее
– где песок принимает зыбучие формы ветра, сколь
– непостоянны ни будь они, с самозабвеньем, какого не жди от трав
– где над ним проносясь, отражаешься весь
как тот, вечность назад, водами – о, где песок поет
капризы твои – проникновенней эоловых арф струн
