Тебе, египтянка, не снилось – а я родилась здесь.
И перейдя за Урал, в одном из татарских селений,
и добрые люди подскажут, в какой из халупок —
к ней и пойдем, побредем по полуденной лени
в пыли по колени, не скучно со мной, голуба?
Дверь толкну, а внутри темно – травы, ветки ли
с потолка да по стенам висят, в пучки связаны
а хозяйка стара и глядит неприветливо —
мне что, мне первой разве было сказано:
«От детей ли отнять да бросить псам?»
а как себя назвать, догадайся сам
живи в своих кровях или сдыхай пойди
и что ответить, кроме – так, Господи!
…а лицо Его темно, хананеянка моя,
а дома дочь все что-то кличет, безумная
не до гордости в горе – произнеси
что сказалось: «так, Господи, но и псы…»
Преломлявший хлеба, как твоя оскудела рука
или земли сидонские дальше других от небес,
что даешь не по боли, даешь не по скорби – а как
и собаке не дал бы, в дороге приставшей к тебе.
Она взглянула на дверь – привела кого?
на меня взглянула неласково,
душно в горнице от сухой травы.
– А чужих не лечу, иноверцы вы…
А лицо ее темно от лихих годин,
и что сказать мне, кроме – так, Господи!
я помолчу, скажу ей – погоди,
вера разная, мать, – Бог один.
Лгать легко, Хармион – как горшок абрикосов принять
второпях еле вспомнить: «мой дом да минуют напасти…»
Дверь в покои прикрыть – и (ах, как браслеты звенят!)
вызвать, вызвонить змейку на руку повыше запястья.
И минуту спустя ту же струйку пролить на свою,
поднести свою руку и ждать, и опустится темень.
А минута на то, чтоб взглянуть (я клянусь, и в раю
не поют херувимы, как здесь вам браслеты споют…)
– хороша ли царица Египта в своей диадеме.
Он твой, тот звук на полпути к Эдему —
и это не цепей – запястий звон.
Сюда идут. Поправив диадему,
себе самой: «прекрасно, Хармион!»
День оборвется ранее чем должен,
но выбери – и хватит за глаза —
от всей земли, на все века и дольше
здесь – диадему в мертвых волосах.
Она открыла коран, мне налила настой
я что-то странное помню из книги той:
что больше Бог того, чтоб у него был сын.
А мне все слышалось: «Господи, но и псы…»
– Сейчас уж поздно, ночь
с утра пойдем искать.
Болезнь я знаю, дочь —
это она, тоска
вокруг тебя что цепь
и ты в ее руке…
она уходит лишь в степь
да вниз по реке.
Я верю, тебе ли не знать – что ж, веди за курганы,
откуда пришли узкоглазые люди, и скот, и повозки…
В мае, если тепло, по степи зацветают тюльпаны
и другие цветы, попестрей, кукушкины слезки.
И если солнце не сожжет в золу
прежде чем бросить их дождям и пургам,
так пахнут волосы и кольца лун
в Азии, в степях за Оренбургом
другой весной, когда сойдут снега
а солнце не зайдет и сгубит зелень…
так пахнет – ты права – моя тоска.
Но говори же, как готовить зелье.
Я еще не решилась, моя госпожа,
не решилась —
излечить от тоски —
отчего бы и не
излечить от души…
взгляд, движение прочь —
полет —
отлетает душа… отлетела…
начинается жизнь в райской стране.
Окажи милосердие, Боже, и не награди меня прошлым.
Но другим, как Иова – будто бы можно – другим
взгляд следит за движением взгляда…
движение прочь —
бесконечно
отлетает душа, не умея совсем отлететь.
…красную глину лепили в круге восьмом, ров четвертый
числа причастности нашей указаны дважды и трижды
белые ангелы глину несли под пальцы господни и вежды
в солнцеворот, и в тороках у них – вёдро
хляби заключены ибо солнце полезно для глины
круг гончара придает ей форму и память движенья
…лотово семя, отверженцы, лотофаги!
память древней послушанья,
