Тут Михаил Игнатьевич запнулся на полуфразе и повернул ко мне белеющее на глазах лицо. Это его диагностика показала то, что я и так уже знал.
– Как же так, Егор?.. Как же так? – как заведенный повторял он.
Тяжело осев на освобожденный Григорием стул, доктор с жалостью смотрел на меня.
– Как же так, Егор?.. Как же ты теперь?..
Трясущимися руками Михаил Игнатьевич снова скастовал диагностику. Она показала то же, что и раньше, – полное отсутствие силы во мне. Как ни странно, но я по-прежнему видел магию, несмотря на отсутствие источника. Видимо, эта способность как-то уцелела.
Не в силах поверить очевидному, доктор снова и снова что-то кастовал, но чуда не происходило.
– Хватит, Михаил Игнатьевич, так вы совсем без сил останетесь, – пришлось вмешаться мне. – Я уже и так все знаю.
Ссутулившийся доктор закрыл руками лицо и стал раскачиваться на стуле. Но вдруг встрепенулся и закричал:
– Я этого так не оставлю! Я дойду до его величества! Егор, ты только не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем!
– Чем же мне император-то поможет, Михаил Игнатьевич? Вы же знаете: такие повреждения либо восстанавливаются сами, либо нет. И наука их пока не научилась лечить. Тут даже лучшие целители бессильны.
И это было правдой. При всей своей магии целители могли воздействовать только на физическое тело пациента, потому-то и лежала моя мать уже год в коме, что ее источник уснул. Потому-то и бесполезны мне были любые целители, хоть продайся я со всеми потрохами в какой-нибудь клан для оплаты лечения.
– Как же так, Егор?.. Как же так? – опять запричитал доктор.
Во мне стало глухо ворочаться раздражение.
Что ж вы, суки, раньше-то не спохватились? Угробили пацана, а теперь причитаете: «Как же так, как же так?» – А вот так! Каком кверху! А ведь Егор и к тебе, старый козел, прибегал. Плакался, что нагрузка непосильная, да и наставник лютует. Только что ты ему тогда сказал? – «Надо потерпеть, Егорушка. Тяжело в учении – легко потом». Очень парню это, мля, помогло. А теперь убиваешься, старый хрен. А вот выкуси! Жил я шестьдесят лет без магии, и сейчас проживу. И хоронить меня раньше времени не надо. А то ишь, распереживался он тут, видите ли!
Тем временем в палату явился завуч, собственной персоной. Егоркино сердечко привычно радостно встрепенулось, но тут же заглохло, придавленное моей волей.
Ну а ты что теперь мне пропоешь, дятел долбаный?
В отличие от Егора я не испытывал никакого трепета перед этой красивой седовласой сволочью. На его одобрение мне было откровенно начхать, а теперь еще и в морду хотелось дать.
Видимо, что-то такое на моем лице отразилось, так как завуч явно поперхнулся заготовленными словами. Свирепое выражение лица доктора тоже не оставляло надежды.
– Егор, ты только не переживай, – зачастил Евгений Александрович в несвойственной ему лебезящей манере. – Все восстановится, вот увидишь…
Ты это, голубь мой, кому заливаешь? Мне?! Будущему медику?!
– Ты, главное, пока не волнуйся; вот увидишь, все наладится. Учиться пока будешь как прежде, с ребятами, а с твоим источником мы что-нибудь придумаем.
Он продолжал и продолжал что-то тарахтеть, пока не начал повторяться, а я мучительно пытался понять, что же эта ситуация мне напоминает.
Точно, мля, это ж гребаный «Хогвартс» и директор его – добрый дедушка Дамблдор!!! Ё-моё, это ж я теперь – долбаный сквиб, получается! А очочками ты, дедушка, посверкиваешь неубедительно! Двоечка тебе, сука очкастая.
