–Почему не отвечаешь? Что-то случилось?
В ответ сын лишь кинул:
–Не грузи. Всё нормально, пока что.
Скинул свои кроссовки, снял с себя гитару и отправился в обитель пищи в поисках съестного. На плите стояла кастрюля с супом и сковородка с котлетами. Сергей заглянул в кастрюлю и скривился: действительно щавель. Посмотрел на котлеты и порешил, что найдёт чем поживиться только в холодильнике.
–Давай супчику тебе налью? – спросила мать.
–Я не буду щавель.
–Что значит не будешь, а для кого я его тогда готовила? Ты хоть руки-то помыл?
Сын стал шариться в холодильнике. Из имеющихся навыков кулинарии и ингредиентов он сможет сделать себе только бутерброды.
–Ты прекрасно знаешь, – отвечал Сергей, – что я не люблю щавель, и, спрашивается, зачем его тогда вообще готовить.
–Так ведь суп полезен.
–Сварила бы что другое. Щи там или борщ тот же.
–В следующий раз будет борщ, ну а сегодня щавелевый супчик с яйцом.
–Если б яйцо не крошила, то я бы ещё подумал, а так – нет. – он вынул из холодильника батон и какой-то спред.
–Так яйцо полезное, не понимаю, почему ты его не ешь?
–Не капай на мозги.
–А ты не груби матери!
–Я не грублю. Успокойся. Давай не будем устраивать драму с пустого места.
– В комнату только не бери.
– Один раз можно.
Далее он молча состряпал себе нехитрые бутерброды и ушёл в детскую. Их отношения превратились в гниющий запущенный сад, некогда цветущий и ароматный, но с годами пришедший в запустение. Их сад что-то покинуло, и теперь он медленно превращался в болото. Попытки остановить этот регресс предпринимались неоднократно со стороны Сергея, хотя он же его и губил. Губила сад ненароком и его мама. Он считал, что она его не понимает. Она списывала характер своего сына на “подростковое”. Консенсуса не было, как не было и совместной работы, вот сад и зачах. Он больше не давал сладких плодов и прекрасных цветов. В нём реже стали петь птицы. Он разрушался на глазах, пока не превратился в какое-то жалкое натянутое подобие. Да – сын, да – мать, но будто за этим ничего и не стоит. Только рутинная обязанность и квота. Как миролюбивые сожители. Связь потухла и завяла, лепестки облетели, остался лишь тугой стебель, крепкие корни, но красоты в этом, увы, больше не было.
Сергей зашёл к себе, за компьютерным столиком сидела некоторая девочка и с усердием выводила что-то в тетради. Она делала математику. Заняв своё законное место, Сергей стал трапезничать. Говорить особо не хотелось. Зарывшись в своём барахле, он стал слушать музыку в наушниках, обособившись от внешнего мира. Сергей Колязин предпочитал меланхоличный рок постсоветских групп или зарубежные избранные композиции и, как большинство слушающих музыку, считал, что его подборка самая лучшая. Он отстранялся и погружался в нирвану. Так могли проходить часы. Они сладостно сливались в общую череду и безвозвратно уходили из жизни. Так и дни, что исчезали одни за одним, как и листы отрывного календаря. Незримо и навечно.
Во многой мудрости много печали,
И кто умножает познания,
умножает скорбь.
Екклесиаст (1:18)
“Досадное недоразумение,” – чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто – ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.
