– Где он? Я должна попрощаться с ним и похор…, – проговорила Лука упавшим с дрожью голосом и запнулась, поморщившись, – предать земле моего друга.
– Мы позаботились о твоём прислужнике, – заботливым, полным сострадания голосом произнесла Мира. Женщина говорила с ней, как мать с ребёнком, которого необходимо пожалеть и успокоить. – Мальчики настояли, чтобы тело было предано земле, как велят обычаи вашей земли, хотя у нас принято отдавать почивших духу священного огня.
– Где? – В тёмных влажных глазах девушки вспыхнули пронзительные вишнёвые искорки.
– У Щедрого Дома. Туда он доставил тебя и там же испустил последний вздох. Его могилка отмечена и когда ты окрепнешь, мы обязательно тебя сопроводим…
– Нет! Я пойду сейчас же! – Лукерья Баранка оттолкнула хозяйку дома, высвободившись из мягких, но сильных рук. Одного взгляда оказалось достаточно, и Анкита тут же отступила от гостьи, выпустив её. – Одна.
Сделав по направлению к выходу из девичьей спальни, где она обитала пару дней, несколько шагов, Лука едва не упала, ноги стали ватными и совершенно её не слушались. Кто-то крепко её подхватил под локоть, перекинув себе на плечо её руку. Юна. Маленькая, юркая Ласточка.
– Я же сказала, что пойду одна, – упрямо шипела Лука, но смотреть прямо в монгольские глаза девушки, которую с первого взгляда едва ли не презирала, не смела.
– Одна ты туда не дойдёшь, – охолонила её Юна, и не думая бросать начатое. – Мы вместе туда дойдём. И не спорь.
Сил спорить у Луки не осталось, она смирилась и подчинилась низенькой помощнице, одновременно испытывая стыд и злость за свою беспомощность. Парни по-прежнему молчали. Виктор стоял спиной ко всем, его лицо – застывшая маска с плотно сжатыми губами – было устремлено в квадрат окна, за которым полдень переваливал на вторую половину.
Всё в той же одежде – некогда серебристых брюках и зелёной шёлковой блузе, – сильно мятой, в пятнах грязи, а кое-где и в крови, босиком, Луция Бавервильд вышла из дома добродеи, опираясь на хрупкую фигурку Юны. Во дворике им встретились сыновья Миры – Ди́лип и Пра́дип, юноши кивнули в знак приветствия, но девушки прошествовали мимо, словно не заметив их.
Подойдя к Щедрому Дому, шатру, в который переправлялась она с Маргелом не единожды, гордость и выдержка Луки канули в небытие, когда её взгляд наткнулся на крохотный холмик земли, свежая корка которого уже подсохла под палящим солнцем до пыльно-песочного состояния. Поверх лежала причудливая россыпь цветных камней и несколько чёрных перьев, воткнутых по центру. Ошибиться невозможно. Она рухнула подле, как только высвободилась от цепкой поддержки.
Обе руки легли на крохотный песчаный курган – всё, что осталось в память о чёрном какаду. Пальцы рассеяно пробежали, погладили блестящие бока самоцветов и замерли на длинных, иссиня-чёрных перьях. Девушку сотряс мощный спазм в груди.
– Про-сти! Прости ме-ня, Маргел! – завыла она в полный голос, неожиданно окрепший и полный такой горечи, что Юна сжалась подле. – Не так! Не так всё должно было… ты достоин… не этого…
Слова захлебнулись в потоке слёз, и Луция Бавервильд склонилась над могилкой прислужника, дав волю своему горю. Отныне она одна, и ничему не под силу исправить непоправимое. Единственный верный друг мёртв, и она причина его смерти.
Когда Лука смолкла и затихла, Юна помогла ей встать и вернуться назад; та не сопротивлялась и не препиралась, напротив, послушно следуя, точно вместе со слезами из неё ушла гордыня и воля.
