Собаки по-прежнему лежали бочками друг к другу на том месте, где их оставили друзья. Но когда Матфей проходил мимо, обе задрали остроносые как у лисиц, мордочки и сопроводили гостя внимательным взглядом до самых ворот, словно удостоверяясь, что теперь всё на своих местах, а пришлый человек там, где ему и положено быть.
Солнце уже пересекло западную черту горизонта и тянуло за собой, словно павлин веерный хвост, малиново-медовый шлейф заката. Ветер набрался смелости и задиристо трепал непокрытые головы прохожих, мгновенно переключаясь с людей на деревья, силясь сорвать с крепких и жадных ветвей остатки осенней роскоши.
Матфей медленным шагом приблизился к родной калитке и уже собирался переступить её порог, предвкушая сладкое блаженство отдыха на кровати, а чуть позднее вкусный чай в компании матери. Юстин последние дни возвращался поздно с работы, поэтому Матфей считал своим долгом до прихода отца скрасить мамино ожидание беседой за чашкой чая.
Что-то было не так. В голове застучали молоточки беспокойства, а кожа мгновенно покрылась мурашками. Матфей вздрогнул от мощной волны адреналина пронёсшейся по его телу. Позади кто-то наблюдал за ним, юноша это чувствовал также ясно, как если бы мог видеть. Кто-то, на кого до жути не хотелось смотреть и от кого отчаянно желалось бежать без оглядки.
Он обернулся. На пустом клочке Пихтовой улицы, окрашенном в золотисто-малиновый, недвижно стоял мальчик. Тот самый, что неделю назад оставил Матфею неприятный осадок впечатления. Он вновь был одет не по погоде легко, снова пялился тёмными пустыми глазницами, широко раскрыв беззубый рот, то ли беззвучно крича, то ли вдыхая воздух меж синевой растянутых губ.
– Эй, пацан! Ты кто такой? – боязливо выкрикнул Матфей.
Мальчуган не ответил, продолжая стоять как истукан, не моргая и не шевелясь, отчего молодому человеку стало вконец неуютно.
– Ты чего на меня так вылупился? – ещё громче рявкнул Матфей, надеясь вспугнуть зловещего вида детскую фигурку. – Тебе чего надо?
Отчего-то вдруг воздух заколыхался и сделался тяжёлым и ледяным, зловещий образ упрямо продолжал стоять недвижно, но на мгновение Матфею показалось, будто ветер, до поры ровно дувший в одном направлении, внезапно закрутился в узкий полупрозрачный водоворот и толстым канатом прошёл от груди Матфея к разверзнутой глотке уродливого мальца. Земля закачалась под ногами, словно не твердь была внизу, а болотная жижа. Матфей испугался, что утонет сейчас, погрузится в темноту – сначала по щиколотки, потом по колени и так до самой шеи, а после захлебнётся в этой жидкой земле.
Где-то над головой пронзительно вскрикнула птица и в спешке оставила гибкую ветвь берёзы, будто спасаясь от неведомого зла, заставившего землю ходить ходуном. Шелест покинутой берёзы и надсадная трескотня улепётывавшей птахи, вывели из минутного оцепенения юношу. Не соображая, что делает, Матфей рванул вниз по Пихтовой улице, горя единственным желанием: оторваться, отцепиться от чудовищного видения.
Дома́ с деревянными и кирпичными фасадами, расчерченные аккуратными, выбеленными квадратами окон и прямоугольниками дверей, пролетали мимо одной сплошной блёклой массой в стремительно наступавших сумерках. Пару раз Матфей оглянулся – никого позади не было. Даже прохожие ещё не столь редкие в этот час перестали попадаться на пути, будто их за раз вычеркнули из анналов города. Пихтовая улица, Вишнёвый переулок, Айвовый тупик – зияли безлюдной пустотой. Матфей выбежал в Шелковичный проулок и, сбавив шаг, поплёлся шумно отдуваясь. Тело сильно взмокло под курткой, и пот противными тёплыми струйками стекал по вискам, скапливаясь под подбородком.
