– А моя мать? – спросил Сигурд.
– Не могу сказать, – покачав головой, ответил Солмунд. – Наверное, я потерял сознание на какое-то время, когда меня ранили. Но дерьмовцу, который это сделал, будет теперь не просто справляться с рогом для меда. – Он ухмыльнулся впервые за время разговора, и Сигурд сообразил, что старик что-то держит в костлявом кулаке. Солмунд раскрыл ладонь, и Сигурд увидел три отрубленных пальца цвета сырого хлеба. – Отхватил скрамасаксом перед тем, как он меня порезал. Теперь ему придется вытирать задницу рукой, которой он ест. – Неожиданно улыбка на его лице погасла. – Парни умерли как герои?
Сигурд посмотрел старому шкиперу в глаза, потом кивком показал на длинную рану у него на груди.
– Ты скоро с ними встретишься?
Солмунд взглянул на разорванную плоть и белую кость, видневшуюся в глубине.
– Нет, если ты сможешь меня зашить, пока у меня еще осталась кровь, – сказал он.
Сигурд кивнул.
– Пойду, поищу иголку.
Он выпрямился и увидел перевернутую детскую колыбель, валявшуюся на дороге между двумя загонами для скота. Свиньи исчезли – их забрали захватчики, чтобы отогнать в Хиндеру. Ребенка Сигурд нигде не видел, хотя не посмотрел в свинарнике, потому что мысленно уже представил его печальную участь.
Он подошел к восточному крылу отцовского дома, все еще сырому, чтобы разгореться по-настоящему, и слабой рукой, какой не помнил за всю свою жизнь, толкнул дверь. Внутри было заметно темнее, чем на улице, где вступил в свои права летний вечер, и Сигурд довольно долго стоял, не шевелясь, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Здесь тоже повсюду лежали тела жителей деревни, рабов его родителей и даже гончих Харальда Вара и Вогга. Запах смерти, крови, мочи и выпущенных внутренностей мешался с дымом очага и резкой вонью тлеющей соломы на крыше. За гобеленами, отделявшими комнаты его родителей от зала, Сигурд нашел мать.
Гримхильду не изнасиловали – по крайней мере, Сигурд не обнаружил никаких следов в тусклом, наполненном сажей свете двух масляных ламп, продолжавших гореть, как будто это был самый обычный вечер. Но он понял, что она сражалась, когда увидел скрамасакс, глубоко вошедший в ее грудь, и узнал ручку в форме оленьих рогов, знакомую, как рука матери, – подарок отца.
Сигурд знал, что Гримхильда умела обращаться с скрамасаксом, и не сомневался, что она сражалась, точно волчица; его не удивило бы, если б ему сказали, что один из людей Рандвера вернулся домой, лишившись своего мужского достоинства, оскопленный и дико визжащий от боли. Или и того хуже.
Он опустился рядом с матерью на колени и закрыл уставившиеся в потолок глаза. Потом дрожащей рукой убрал со лба рассыпавшееся золото волос и поцеловал холодную, словно камень, кожу. Левую руку ей практически отрубили ниже локтя – видимо, когда она подняла ее, чтобы защититься от меча или скрамасакса. Сигурду стало стыдно, что он смотрит на мать в таком состоянии, с изуродованной плотью и торчащей белой костью, поэтому юноша оторвал кусок ткани от подола юбки, забинтовал рану, и теперь рука выглядела целой.
Потом Сигурд наклонился и прошептал ей на ухо, что ему очень жаль, и он отдал бы все за шанс сразиться за нее.
– Мне следовало тебя защитить, мама, – сказал он, как будто ее дух мог услышать слова, произнесенные на ухо, хотя тело умерло и уже остыло.
Стерев слезы и чужую кровь с лица, Сигурд ухватился за рукоять в форме оленьих рогов, пробормотал молитву, обращенную к Тору, чтобы тот дал ему смелости, сделал глубокий вдох и вытащил клинок из тела матери. Тот вышел легко, и, когда Сигурд увидел блестевший от крови нож, он задохнулся и несколько мгновений не мог дышать – так крючок запутывается в водорослях, и его становится невозможно вытащить.
