Витражи резных сердец - страница 47

– Как он… – «как он умер», хочет она спросить, и запинается. Что это вообще за вопрос?.. Можно ли такое спрашивать?..

– Это остается неразгаданным до сих пор, Торн, – говорит Туиренн. Когда он отпустил перила, неясно – он потирает запястья так, будто перчатки ему мешают. – Мы оба оказались в эпицентре чудовищного взрыва Врат Расгарексара, Вороньего Господина, когда пытались обогнать других охотников с подношениями. Я отделался проклятьем. Он не выжил.

Она растеряна и чувствует себя ужасно. Не сразу решается поднять на него взгляд, не зная, что сказать. Извиниться? Как можно извиниться за то, что разрушил и осквернил чужой труп?..

Но она сбивается, когда видит, что он расстегивает высокий воротник. Его длинные белые пальцы без перчаток испещрены черными прожилками, точно такими же, как и ее собственные, и такие же прожилки вьются по фарфоровой коже его шеи и острых ключиц.

– И всю мою долгую жизнь, Торн, я был один, – говорит он, и она медленно переводит взгляд на его лицо. – И вот на закате времен ты врываешься в мой маленький мир.

Обычно закрытый черными одеждами от горла до кончиков пальцев, он и сейчас открыл не много. Она видела тонкую вязь черных переплетений на его белых руках, на горле, на ключицах. Чернее, чем ее собственные, и в большем количестве. Ее отметки в сравнении с его – все равно, что ветка рядом с многочисленными изломами живой молнии.

Что ж, по крайней мере, она понимает, что делает ее «особенной». Что отделяет ее от судьбы, которая досталась остальным пойманным в лесной гонке… от судьбы ее матери. Случайность, следствие ее трусости и позорного бегства, осквернение чужого тела – и она смогла выбить себе, может, и временную, но защиту в мире голодных чудовищ.

И как же ее это злит. Не было никакого шанса выжить здесь самой, нет. Чудовища оставались чудовищами. Понадобилось сделать то, что даже древний мифологический темный лорд считал невозможным, чтобы выбить себе какой-то шанс на спасение.

И ей плевать на правила приличия. Она особенная? Уникальная? Значит, лорд потерпит, если она не будет пресмыкаться перед ним, как остальные.

И Торн взглянула ему в глаза, прямо, не давая себе шанса засомневаться или испугаться:

– Что тебе от меня нужно?

Она и раньше смотрела прямо ему в лицо, но спохватывалась, забывалась, осекалась. Теперь она отбросила свою неловкую осторожность.

Она хочет видеть все, когда он будет отвечать. Каждую мелочь.

Эрратт Туиренн почти не меняется в лице. Он отвечает на ее взгляд, ни тени прежней игривости, никакой притворной мягкости. Она разозлила его, и вместе с тем сквозит что-то еще. Что-то, что она пока не может трактовать.

– Думаешь, я не могу быть просто воодушевлен, что нашел, наконец-то, единственное существо, которое может меня понять? Что не могу радоваться, что этим существом оказалась красивая девушка?

Торн кривится, резко качает головой.

– Хватит. Прекрати. Не нужно пытаться задурить мне голову образом прекрасного принца из леса. Говори прямо. Ты хочешь не меня – тебе нужны отметки на моей коже.

Никто не хочет ее саму. Молли ошибался.

Она не настолько наивна.

Туиренн хмурится. Следит за мягкими танцами светлячков в темноте густой листвы, слушает далекие звуки леса. Его ворот вновь застегнут наглухо, одна рука спрятана под перчаткой.

– Я покажу.

Он протягивает ей открытую руку. Торн всегда казалось, что это она бледная, но в сравнении с его фарфоровой кожей кажется, что в ее собственной есть хоть какая-то жизнь. И его рука – единственная на ее памяти, в которой ее собственная кажется… не гигантской. Но она забывает обо всем, когда их кожа соприкасается, и весь мир накрывается черными лоскутами. Дыхание сбивается, будто штормовой порыв ударил ей в лицо и перекрыл воздух. Она чувствует весь лес вокруг, движение энергии в деревьях, чувствует вкус воздушных потоков и понимает их цвет. Весь мир и даже больше втекает в нее, и ей кажется, что она бесконечно падает – или летит, потому что не чувствует страха. Крики, искры, перья, перья, перья – бесконечная мелодия боя, смещения и прыжки. Видит вековое дерево О'Динаваля, бесконечно-прекрасного эгидианца из золота, разрываемого пополам и исполненного золотых мотыльков.