Для вида постоял у двери, нажимая кнопки на телефоне, выбрал момент и нырнул в лестничный проём.
Забежав наверх, быстро снял оконное стекло и влез в сумрак большого пыльного коридора. Постоял, поморгал, пока глаза привыкали к полумраку. Днём здесь не так страшно, как ночью, но всё равно жутковато. Толя опасливо посмотрел в угол, откуда в прошлый раз его пугало что-то большое. В углу было пусто. Рядом на полу заметил старую швабру. Поднял, наступил, легко отломил поперечину и, сжимая это орудие, двинулся вперёд.
До стола с бумагами и притаившимся за ним бюстом Ильича добрался без приключений. Дальше было легче: в большой Г-образной камере сквозь дыры в крыше полосами проникал дневной свет. Толя почти дошёл до угла, и тут вверху что-то задвигалось, зашуршало. Отпрыгнул, едва не выронив палку, прикрылся, защищаясь, взгляд метнулся наверх. В прорехе крыши на фоне облачного неба шевелились серые тушки. Голуби, мать их! Какие же громкие…
Вздохнул, хмыкнул, пошёл дальше. Пахло затхлостью, мышами. Ступая по пыльному бетону, картонкам, большим кускам ветхого полиэтилена, обходя штабеля поддонов, кучки трухлявых ящиков из-под солёной кильки, Толя думал: невозможно поверить, что ночью здесь кипит потусторонняя жизнь, веселятся толпы призраков, носятся инфернальные собаки… Может, это всё ему просто привиделось? А может, привидения и сейчас наблюдают – из стен, из тёмных углов?…
Тут Толя добрался до места, и мысли резко поменяли направление. Там, где раньше поблёскивали металлическими крышками ряды пыльных банок, теперь в подсохшей луже лежала лишь груда осколков. Ни одной целой банки! Толя постоял, потом прошёлся, посмотрел по углам, под стенами, посветил телефоном за горами поддонов. Ничего. Нашёл только дохлую крысу, большущую, толстую.
Побрёл уныло назад. Что теперь делать? Вся надежда на Михалыча: может, знает про другие запасы сока. Ну, или придумает, посоветует что-нибудь.
Проходя мимо стола с кипами бумаг и бюстом, Толя зацепил стопку зашнурованных папок, те рассыпались по полу, подняв облачко пыли. На глаза попался белого цвета то ли альбом, то ли журнал в твёрдом переплёте. Наклонился, поднял. На обложке красовалось фото: проходная комбината, чистая, нарядная, в окружении пышных деревьев. Ниже написано: «Слава труду! 1982».
Толя отошёл туда, где посветлее, раскрыл журнал, бегло пролистал. С фотографий заулыбались ударники труда: белозубые водители, молодые учётчицы и средних лет товароведы, счетоводы в галстуках и очках – обычная совдеповская показуха. На одном фото Толя узнал Быкова – тогда ещё, конечно, не директора. Узнал случайно – тот был молодой, подтянутый, почти не толстый. Сунул журнал за пазуху: захотелось просмотреть, когда будет время, не спеша.
Раздосадованный потерей сока, Толя наскоро вставил на место стекло и сбежал по ступенькам. У двери кабинета уже ждали – покупатели. Приходящая каждую неделю невыносимо приветливая старушка заглянула Толе в лицо:
– Можно три килограммчика окорочков?
– Давайте пакет, – пробурчал он.
Не успела уйти старушка, как на старой белой «Волге» прикатила суетливая и шумная компания с какого-то предприятия. Эти мучили Толю с полчаса: выбирали, вычисляли, просили развесить им всё по куче разных пакетиков. Расплатились и тут же стали все вместе что-то громко пересчитывать; результат не понравился, о чём они и заявили. Толя быстро бросил их покупки на весы-площадку рыбников, убедился, что всё посчитал правильно, хотя в этой кутерьме не мудрено и ошибиться. Компания проверила свои записи, отыскала ошибку, извинилась и наконец-то уехала.
