Визави. Сердце над разумом - страница 7

– Не ссы, дядя, – весело сказал Борису Токарев, укладываясь спать, – Мосгаз слезам не верит. Спи спокойно! – и сокамерники опять дружно заржали.

В эту ночь Борис не сомкнул глаз. Он понимал, что его сокамерникам ничего не стоит исполнить ночью своё обещание, проломить ему голову и забрать посылку. Он ходил по камере, тёр глаза, повторял в голове стихи, сочинял свои будущие письма, хотя переписка ему была запрещена; сейчас он понял, что очень хочет вернуться когда-нибудь домой, и по возможности не искалеченным. Сокамерники его спали по очереди, и выжидали, когда же он наконец утомится. Наутро Борис, который понял, что всё это ничем хорошим не закончится, и в любом случае что-то случится, например драка и в его личную карточку запишут этот факт, что очень плохо для его характеристики на будущем суде, попросил у дежурного конвоира бумагу и карандаш и написал заявление на имя начальника тюрьмы с просьбой о переводе в другую камеру. Но, свободных мест в камерах не было, пришедший на следующий день дежурный сказал, что поместить Бориса некуда. Борис начал требовать дежурного прокурора. Кормушка захлопнулась. Прошло какое-то время и Борис начал стучать в дверь камеры. Пришедший на стук дежурный конвоир пригрозил Борису карцером. Борис потребовал дежурного офицера. Когда пришёл дежурный офицер, Борис стал настаивать на переводе. Наконец на следующий день его перевели этажом выше в камеру к малолетним преступникам. В камере было 20 человек возрастом до 17 лет. Это был настоящий улей. Кто-то ежесекундно орал, визжал, плевался или дрался, о том, чтобы с кем-то поговорить не приходилось и мечтать – в камере разговоры были только о наркотиках, водке, ограблениях, изнасилованиях и тому подобном. Потом его перевели в другую камеру, население которой уже почти не отпечаталось в памяти. Камера была холодная и находилась как-бы в подвале, когда Бориса привели туда, он был мокрый, так как в камере малолеток было нестерпимо жарко и он постоянно потел; он вытерся с большим опозданием, спал две ночи почти на голом железе шконки и на третий день заболел, а скорее всего он заболел гораздо раньше, поднялась температура, был страшный неостанавливающийся насморк. Борис находился в таком состоянии дней семь или восемь. Потом через корпусного надзирателя он получил четыре таблетки неизвестно от чего, потом один раз пришла медсестра и через кормушку закапала в нос капли. Ещё через неделю Борис стал чувствовать себя лучше. Обстановка в камере была почти нормальной, за неделю ушли два человека, пришли два новых, для которых всё нипочём и которым море по колено. Один из них сидел здесь одновроеменно с женой, жена, как он говорил, была на тот момент в положении на седьмом месяце. Он украл на работе четыре меховые полушубка, жена послала его их украсть и прятала их; также они с женой грабили и вместе раздевали пьяных. Как опытный отец-сиделец, он рассказал:

– С детьми здесь сидят до двух лет. Ха-ха-ха, а когда они немного говорить научатся, то сразу могут сказать слово «мент». Кричат – «мент!», а когда он оборачивается или смотрит в глазок, они лезут прятаться под кровать. Или смотрят в окно и видят человека в военной форме – сразу кричат «мент!» и тоже лезут прятаться под кровать. После двух лет детей увозят в детский дом, ну если их не забирают мужья или родственники.

Борис лежал на шконке, задумчиво слушал и представлял себе, как он в последний раз гулял с Максимкой в зоопарке и как катал его на плечах.