– Привет, – сказала она тонким от волнения голосом. – У меня забойные новости. Я тут недалеко от тебя обретаюсь. Может, выйдешь?
– Постоим у калитки? Не могу, спина опять болит, – сам удивляясь, почему именно спина и почему опять, соврал я. – Может, лучше ты зайдешь? Кстати, купи что-нибудь поесть. И бутылку, водка боль хорошо снимает. Дверь закрывать не буду. Деньги на той неделе отдам, когда за сценарий получу.
– Забей, блин, на деньги. Я мигом.
Быстро переодевшись в домашние джинсы и толстовку, я прилег на диван. Минут через двадцать на пороге появилось довольно хорошенькое белокурое восемнадцатилетнее существо, одетое в высоченные сапоги, крошечную юбчонку и куртку до пояса. Я взял из ее рук пакет и попробовал на вес. Судя по тяжести, ужин нам предстоял приличный.
Снимая куртку, Дашка рассказывала:
– Представляешь, захожу я сегодня к Лидии с почтой, реально, а у нее в кабинете сам Анатолий Петрович гужуется, и толковище идет о твоей пьесе. Типа круто, правда?
«Типа круто» – это выше моего понимания, но начало рассказа предвещало, возможно, любопытное продолжение, и я не стал ее тормозить.
– Короче. Он спрашивает, почему она не дала ему до сих пор прочитать пьесу этого, как его, так и сказал, блин, Александра Травина. А она отвечает: «не думаю, чтобы она Вас заинтересовала», в том смысле, что забейте, мол, не нее. – Дашка сделала театральную паузу.
– Ну и что?
– А он говорит, хочу, мол, посмотреть, и все тут, мне говорили, что из нее что-то можно сделать. Она пожала плечами, достала из стола и отдала.
– И все?
– Ну да. Он упадет на твою пьесу, сто пудов!
Я представил, как известный в нашем городе режиссер, респектабельный Анатолий Петрович Замыслов, раздувшись до необъятных размеров, падает на мою пьесу и развеселился.
То, что рассказала Дашка, еще ничего не значило, прочитать не значит принять, но все-таки что-то сдвинулось с места. Появилась надежда – верный спутник неудачников. И я уже представлял себе, как, приехав в отчий дом, небрежно скажу, как бы между прочим, выбрав удобный момент: «Да, кстати, мою пьесу ставят. Конечно, сам Анатолий Петрович».
В театр меня привел все тот же Валька Журавлев, решивший взять надо мной по мере своих скромных возможностей шефство. Он же познакомил с Главным режиссером Анатолием Петровичем Замысловым, которого за глаза все называли «Сам», зав. литчастью Лидией Сицкой, 30-летней чрезвычайно привлекательной женщиной и с Дашкой, которая работала кем-то вроде секретаря или курьера. «Сам» и Лидия, скорее всего, не очень даже и запомнили, что Валька нас знакомил, тем более что Валька был в театре отнюдь не на первых ролях. Но я решил, что это знакомство дает мне право через несколько дней позвонить в литчасть и предложить пьесу – все-таки не с улицы человек пришел.
От природы я не так уж и застенчив, но с тех пор, как стал писать, у меня сложился еще один неприятный комплекс. Когда я отдаю свое произведение кому-то, от кого зависит его судьба, оно вдруг начинает казаться мне глуповатым и даже стыдным, и только усилием воли я заставляю себя не убежать в последний момент. На моем лице появляется противное собачье выражение, видеть которое я, естественно, не могу, но ощущаю, отчего становлюсь еще более неловким. Когда такое существо приносит пьесу, и, заикаясь, не может толком объяснить, о чем она, ее засовывают в самый дальний ящик и забывают. Судя по тому, что пьеса лежала у Сицкой уже почти полгода, так оно и случилось.
