Многие товарищи у него на глазах спивались, работу бросали, а он терпел. У него мечта в жизни была, ради которой себя берег, – «Ил-86». Наконец положенные три года в Мурманске истекли, и Михаил, возмужавший, заматеревший, но все еще по-детски наивный, вернулся в Москву.
– А что, – удивился, встретив сына, отец, – на Севере летчики не нужны?
– Нужны, – честно ответил Михаил, – но я не для того на пилота учился, чтобы всю жизнь на микроскопическом самолете рыбу искать.
– Чего же ты хочешь, сынок?
– Пилотировать лучший самолет всех времен и народов, – он весело подмигнул, – «Ил-86»!
Отец ему ничего не ответил: только удрученно покачал головой и ушел в свою комнату. Поздно ночью, когда старший Фадеев лег спать, мать рассказала, сколько усилий тот предпринял, чтобы найти Михаилу работу в Москве, – и все тщетно. С тех пор как отца на пенсию спровадили, руководство на местах поменялось, а у этих людей уже были свои интересы; свои сыновья-зятья-кумовья. Михаил слушал и ровным счетом ничего не понимал: какие интересы могут быть в авиации, кроме блага Отечества и безопасности граждан? О каких родственных связях идет речь, если пассажиров можно доверять только лучшим пилотам? А он и был таким – это еще в училище отмечали. Да и на Севере как должно себя проявил. Благодарности, грамоты получал; с Доски почета его фотографию последние два года даже и не снимали. А тут на тебе – отец ему работу искал. Стыд, да и только! Как будто он сам не сможет.
Михаил был парнем упорным – не в его правилах было сдаваться легко. Шесть месяцев он пытался устроиться на работу в Москве: летчики с улицы никому и нигде оказались не нужны. А те счастливчики, которые по чьим-то протекциям уже летали, держались за штурвал руками-ногами. Да еще и зубами в него впивались для верности. Полгода спустя Фадеев понял, что в столице ему ничего не светит. Но пути назад уже не было: назвался пилотом, стремись к налетам! Прочесав вдоль и поперек все московские аэропорты, Михаил положил в «дипломат» две бутылки водки – плату за проезд, летное удостоверение, с которым никогда не расставался, и в полном обмундировании летчика отправился в путь.
Сколько городов он тогда облетал в поисках работы – вспомнить страшно! Поджидал экипаж приглянувшегося рейса у служебной проходной, совал командиру под нос удостоверение, рассказывал о себе. Его брали в кабину. Кто за водку, кто так – из мужской солидарности. Это сейчас в аэропортах, слава богу, мышь не проскочит: проверки, досмотры, пропуска. О том, чтобы кто-то, кроме командира воздушного судна и второго пилота, просочился в кабину, и речи не может быть! А раньше кого только на территорию и в самолет не пускали – подумать страшно.
Михаил Вячеславович улыбнулся, вспомнив, как в один из таких полетов зайцем в кабине наблюдал веселую картину. Подлетели они к какому-то уездному аэропорту – куда именно, сейчас уже и не вспомнить, – заходит командир на посадку и, уже порядочно снизившись, видит, что по взлетной полосе преспокойно себе едет местный, на санях в упряжке оленей. А диспетчер портовый – ни гугу! Командир с матом тянет на себя штурвал, набирает опять высоту и идет на второй круг. К тому времени, как они снизились во второй раз, аборигена успели с взлетно-посадочной полосы согнать. Потом, конечно, извинились от лица руководства. «Простите, – говорят, – ехал человек по своим делам в санях, увидел большую дырку в заборе – решил путь срезать. Да вы не волнуйтесь, к следующему вашему прилету обязательно залатаем. Времени – неделя».
