– Когда мне доложили, что вы оставили основной блиндаж, я решил, что перебазировались на один из запасных лесных командных пунктов, однако ни одна из посланных нами разведгрупп так и не смогла обнаружить его.
– По военной науке так оно и должно было происходить. Запасной находился вот здесь, – уверенно ткнул пальцем Власов в точку на карте, в пяти километрах восточнее одной из лесных деревушек. – Однако командование армией я принял только в апреле, когда предыдущий командующий…
– Генерал Клыков, – напомнил лейтенант-переводчик своему командующему.
– … уже находился в тылу, в госпитале. Меня уверили, что этот запасной командный пункт готов, замаскирован, засекречен, в нем есть запасная рация, а также запас продовольствия и боеприпасов.
– Но перебазироваться на запасной КП вы решили уже после того, как армия прекратила свое существование? Ушли с горсточкой офицеров, в надежде отсидеться там?
– Мы с трудом нашли этот запасной командный пункт, но так и не поняли, то ли его не достроили, то ли давно разграбили.
– Даже в армии русские остаются русскими, – удивленно и в то же время сочувственно покачал головой фон Линденманн.
Он пометил карандашом те места, на которых Власов указал КП своих дивизий и некоторых полков, и хотел позволить пленному присесть, но в это время один из унтер-офицеров, которого пленный принял за писаря, извлек откуда-то фотоаппарат и, попросив разрешения у Линденманна, принялся их фотографировать.
– Это фотограф нашей армейской газеты, – отрекомендовал его переводчик. – В свое время о вас много писали советские газеты, но теперь ваша слава перешагнет границы рейха и станет общеевропейской.
Власов кисло улыбнулся: он понимал, какой будет реакция на проявление подобной «славы» в Москве – в Генштабе, в НКВД, в СМЕРШе. Как она убийственным катком пройдется по его жене и родственникам, теперь уже жене и родственникам предателя. Власов помнил, что еще в мирном 1934-м, когда о войне с Германией никто и не помышлял, в Союзе был принят так называемый «Закон о семьях изменников». Так вот, в нем говорилось, что семьи изменников Родины, «хотя бы и не знавшие об этой измене (!), подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири». Страшно подумать, как поступают с ними сейчас, в военное время.
Но даже эта улыбка Власова вызвала у фотокорреспондента настоящий восторг: русский генерал сдался в плен, был гостеприимно принят немецким командующим и чувствует себя счастливым – вот о чем должен был говорить читателям газеты этот пропагандистский снимок! Понятно, что, щелкая затвором фотоаппарата, он вновь и вновь просил обоих генералов еще раз улыбнуться.
– Агонию вашей армии, генерал, я наблюдал еще с ранней весны, – проговорил фон Линденманн, когда корреспондент наконец угомонился и Власову позволили вернуться за столик.
– Именно тогда она и началась.
– Признаюсь, в ужасных болотно-лесных условиях бездорожья моим войскам тоже приходилось нелегко, но то, что мы наблюдали, прорываясь через ваши армейские редуты… Вплоть до каннибализма… Мы – другое дело, мы пребываем на чужой территории, далеко от рейха, от баз снабжения, но вы-то находились на своей земле. Как можно было опуститься до такого?
– Я принял командование армией, уже когда спасти ее практически стало невозможно.
– Вряд ли Генштаб воспринял бы эти ваши оправдания. Не говоря уже о диктаторе Сталине.
