На носу маленькой лодки сидел Тор. Ноги его были скрещены, спина выпрямлена, а ладони расслабленно лежали на бёдрах. Он сидел спиной ко всем остальным и вглядывался в холодное жестокое море. Его глаза были красными от слёз, и он не хотел, чтобы его видели таким. Слёзы уже высохли, но следы рыданий были ещё слишком явными, и он продолжал сидеть и в оцепенении смотреть на море, размышляя о странности бытия.
Возможно ли, что судьба послала ему сына только затем, чтобы потом отнять? Возможно ли, что тот, кого он так любил, исчез бесследно, без предупреждения и без единого шанса на возвращение?
Жизнь, казалось Тору, была чересчур жестока, ведь если бы в ней была хоть какая-то справедливость, он получил бы сына обратно.
Тор отдал бы что-угодно – что-угодно – самому пройти сквозь огонь и умереть миллионом смертей, только бы вернуть Гувейна.
Тор закрыл глаза и встряхнул головой, пытаясь отогнать от себя видение кипящего вулкана, и языков пламени вокруг пустой колыбельки. Он избегал мысли о том, что его сын умер такой страшной смертью. Его сердце обжигала ярость, но ещё сильнее душила тоска. И стыд за то, что не добрался до своего малыша немногим раньше.
К тому же, Тор чувствовал, как внутри него разверзается пропасть, как только он пытался вообразить себе будущую встречу с Гвендолин и то, как он сообщит ей такую новость. Вряд ли она когда-нибудь снова захочет посмотреть ему в глаза. И прежней она после этого тоже уже никогда не будет. У Торгрина будто разом отобрали всю его жизнь. Он не знал, как её восстановить, как собрать по обломкам. Он не представлял, как люди в подобной ситуации находили новую причину жить.
Тор услышал шаги и почувствовал, как лодка накренилась под весом того, кто сел с ним рядом. Он обернулся и с удивлением обнаружил Конвена, занявшего соседнее место и глядящего в морскую даль. Тору казалось, что он целую вечность не говорил с Конвеном, с самой смерти его близнеца. Тор был рад ему. Когда Тор внимательней всмотрелся в скорбное выражение его лица, он впервые его понял. По-настоящему понял.
Конвен не произнёс ни слова. Это было ненужно. Его присутствия было достаточно. Он выражал сочувствие своему брату по несчастью.
Они долго сидели в тишине, нарушаемой только свистом ветра и плеском волн, нежно касавшихся бортов лодки, маленькой лодки, бесцельно дрейфующей в бескрайнем море, потому что главную задачу – спасти Гувейна – им выполнить не удалось.
Наконец, Конвен заговорил.
«Не бывает такого дня, чтобы я не вспоминал Конвала», – сказал он с грустью в голосе.
Снова последовала долгая пауза. Тор хотел ответить, но не мог, из-за кома, подступившего к горлу.
Затем Конвен добавил: «Я горюю по Гувейну вместе с тобой. Хотел бы я посмотреть, как он станет великим воином, как его отец. Он бы им стал, я точно знаю. Жизнь бывает трагичной и жестокой. Даёт что-то, а потом отнимает. Я бы и рад сказать тебе, что от своего горя уже излечился, но это не так».
Тор посмотрел на него. Резкая откровенность Конвена странным образом дала ему умиротворение.
«Что заставляет тебя продолжать жить?», – спросил Тор.
Конвен долго смотрел на воду, и, вздохнув, наконец ответил:
«Мне кажется, Конвал бы этого хотел. Он хотел бы, что бы я не сдавался. И я живу. Для него, не для себя. Иногда мы живем для других. Иногда нам самим уже слишком всё равно, чтобы жить для себя, и мы делаем это для кого-то. И я начинаю понимать, что иногда этого достаточно».
