Власть над миром. История идеи - страница 24

В наше время довольно тяжело воспринимать его напыщенные выражения, постоянные упоминания о «душе Италии», провоцировавшие бесконечные мятежи и восстания, которые почти не давали результатов, но уносили множество жизней. Тем не менее его энтузиазм, обильная переписка (итальянское издание корреспонденции Мадзини занимает 94 тома) и его репутация позволяли ему гораздо эффективнее мирных активистов того времени справляться с задачами политической мобилизации. «Священный союз народов» нуждался в собственном царе Александре, и Мадзини горел желанием взять на себя роль предводителя транснациональной организации европейских революционеров. Здравый смысл предполагал, что координация национальных восстаний и мятежей дает гораздо больше шансов на свержение реального Священного союза, чем разрозненные односторонние инициативы. «Что нам нужно, – писал он, – [так это] …единый союз всех европейских народов, стремящихся к общей цели… Когда мы поднимемся одновременно в каждой стране, где действует наше движение, мы победим. Иностранные вмешательства (по инициативе деспотов) станут невозможны».

Мадзини долго жил в изгнании в Лондоне, центре политической активности против континентальной автократии. Он критически относился к изоляционизму Кобдена, называя его «подлым и трусливым… атеизмом, пересаженным в международную жизнь, обожествлением собственных интересов». Он пытался переключить англичан от их пацифизма и невмешательства на то, что мы теперь назвали бы гуманитарной интервенцией и построением демократии. И хотя ему так и не удалось добиться скоординированного подхода к восстаниям, о котором он так мечтал, его интеллектуальное влияние было огромно. Благодаря дружбе Мадзини с Карлейлем, Миллем и другими выдающимися авторами, а также частым публикациям в прессе его идеи широко распространились в Британии, а также на другом берегу Атлантики[48].

Вопрос об интервенциях будоражил либеральное общественное мнение в викторианской Британии, и Мадзини принимал активное участие в дебатах. Стремясь привлечь самую влиятельную нацию в Европе на сторону итальянцев и других угнетаемых народов, в том числе венгров и поляков, он выступал за гуманизм и международную солидарность:

Люди начинают ощущать, что… существует международный долг, связывающий вместе все нации на земле. Вот почему все шире распространяется убеждение в том, что если в любой точке на планете, даже в пределах независимого государства, творится вопиющая несправедливость… – как, к примеру, избиение христиан во владениях турок, – другие нации не должны держаться в стороне только потому, что отделены большим расстоянием от страны, где совершается зло[49].

Будучи итальянцем, он сожалел о том, что британцы вмешивались в дела греков, чтобы помочь им добиться свободы, как в 1827 г., но не выступили против австрийского абсолютизма на итальянском полуострове. Именно этот аргумент помог убедить Гладстона и значительную часть британских либералов отойти от позиций Кобдена, предполагавших невмешательство. Отчасти уступил даже сам Кобден. Безусловно, это не означало, что притесняемые европейские нации не должны сами сражаться за свободу, – Мадзини как раз высказывался за такую борьбу и сам принимал участие в восстаниях 1848 г. Он считал, что, освободившись, они должны выполнять свой долг перед цивилизацией и осваивать колонии. По мнению Мадзини, Италии самой судьбой было предначертано участвовать в «великой цивилизующей миссии, поставленной перед нами временем», и он рекомендовал «при первой возможности захватить и колонизировать земли Туниса». Его либеральный национализм, таким образом, был одновременно интернационалистским (по отношению к Европе) и империалистским (по отношению к неевропейским странам), и эти евроцентристские двойные стандарты оказали глубокое влияние на международные институты XX в.