Власть над миром. История идеи - страница 31

, 1908), анархизм был также дискредитирован и к началу XX в. как ветвь революционного социализма оказался в меньшинстве. Тем временем социал-демократические партии в кайзеровской Германии и Австро-Венгрии пришли к парламентаризму, как и Лейбористская партия в Соединенном Королевстве. Ведущий обозреватель по делам международного левого крыла той эпохи журналист Джон Рэй отмечал в 1901 г.: «Революционный социализм, становящийся все более оппортунистическим в последние годы, постепенно утрачивает былой пыл и низводится до изворотливого государственного социализма, устраивая в Парламенте битвы за незначительные, хотя и все равно вредоносные, изменения в существующем общественном укладе взамен старой войны до победного конца против нынешнего общества в любой форме»[71]. Маркс обратился к марксизму, обширной, но податливой идеологии, которую мощные социал-демократические партии, например в Германии и Австрии, воспринимали как способ анализировать современный капитализм, а не как руководство к революционным действиям. По мере того как социалистические партии получали представительство в парламентах, перспектива революции меркла. Их интернационализм превращался в пацифистскую ветвь международной политики. Сам Маркс, критиковавший старые мирные движения, однажды заявил, что «Международное товарищество трудящихся было мирным конгрессом, так как объединение рабочих из разных стран означало невозможность войн между странами». Тем не менее начало войны 1914 г. продемонстрировало ограничения социалистического интернационализма[72].

Фактически все три основных направления радикального интернационализма середины XIX в. пошли по схожему пути: от изначального оптимизма и воодушевления до определенного политического успеха к трудностям, которые не смогли преодолеть, а затем до тупика или стагнации. Всех их оживляла и поддерживала враждебность к планам реставрации в Европейском Концерте и убежденность в том, что должен существовать лучший способ управления делами на континенте, способ, подразумевающий распространение политической осознанности и глобальных связей, обеспечивающихся торговлей и сообщением. Однако они разделяли и общие ошибки: тенденцию недооценивать политические трудности, с которыми им приходилось сталкиваться, и чрезмерную уверенность в том, что перемены, происходящие в истории, будут им способствовать. Они неверно воспринимали политические задачи, стоящие перед современным государством, крепость дипломатии и агрессивность национализма. Фритредеры и пацифисты были потрясены воинственностью общественного мнения и возвратом к протекционизму в конце века; Мадзини предполагал, что националисты разделяют его ценности в борьбе за гуманность, однако у Бисмарка или Кавура не было времени на подобные сантименты. Маркс и его последователи считали голосование отвлекающим маневром, а классовую солидарность более мощной силой, чем этика или национальная лояльность, однако европейские рабочие хотели голосовать и были готовы к борьбе. По мере того как в Европе консолидировался национализм, а государства скорее укреплялись изнутри, чем распылялись вовне, возникло новое направление интернационалистской мысли и образа действия, более практическое и менее революционное. Оно признавало неизбежность конфликтов и искало пути их смягчения через открытие новых, более мирных процессов; оно предлагало более систематическую философию правления и – впервые – системный подход к формированию интернациональных институтов. Иными словами, хотя формы интернационализма, описанные выше, имели в будущем огромное идеологическое влияние, движение к международному управлению в конце XIX в. свелось, скорее, к поиску компромиссов между державами, а не к их объединению.