Власть земли - страница 4

Долгое время я слышал: «Ручкина убить, утопить мало»; «злодей, аспид» и т. д. И только случайно узнав, что «Ручкин» не фамилия его, а прозвище, я спросил: «Почему его так называют?» – «Да руки у него правой нет, у мошенника, одной левой злодействует», – отвечали мне. Конечно, Ручкин мог бы просто и смиренно нищенствовать, но не всякому это по характеру, и Ручкин из-за калечества предпочел злодействовать. Возвратившись два раза из острога, он стал решительно всем страшен. Начальство сельское его трепетало. Встретившись как-то в поле без свидетелей со старшиной, он спросил его: «Что, Петр Семенович, много ли сена накосил?» – «Да пудов тысячи полторы. Тебе-то зачем знать?» – «Да хотел я у тебя деньжонок потребовать…» – «За что такое деньжонок?» – «Да… да ведь это я прошлый год у Козявкина сено-то сжег…» И больше ничего Ручкин не прибавил, только засмеялся, «как чорт». Старшина вынул пять рублей и дал. Жаловаться нельзя – нет свидетелей, да и судьи боятся Ручкина; а не дать нельзя – сожжет. По мнению обывателей, остается одно – убить его тихим манером, как собаку. Лодочник-перевозчик объявил, что он его утопит, и кажется, что все ожидали этого не с сожалением.

Так вот об этом-то Ручкине я и завел речь в подтверждение тех бесчисленных выгод, которые могут произойти из общественной работы. «Ручкин этот, – говорил я, – сделался не вдруг злодеем, он должен был как-нибудь существовать без руки, а нищенствовать не хотел. При теперешних ваших трудах вам впору только справиться с своими нуждами, а тогда вы можете и о других подумать. Даже даром могли бы тогда кормить Ручкина. Да и надобности нет даром-то кормить: Ручкин и с одною рукой может помочь в работе. Тебе, например, некогда снопы возить – Ручкин пойдет. Лошадь твоя, а труд – его. Все это ведь рассчитать можно…»

На этом Иван прервал меня. До этой минуты он меня слушал, и, как мне казалось, внимание его усиливалось, так как я постарался всевозможными доводами и сравнениями показать ту огромную разницу в удобствах жизни, которая произойдет в случае перемены теперешнего хозяйства на то будущее, о котором шла речь. Но при моих словах: «лошадь твоя, а труд его» – молчаливо и неподвижно внимавший мне Иван точно проснулся и проговорил:

– Н-ну нет… Хороший хозяин не доверит своей лошади чужому…

И, энергически тряхнув головой, прибавил не менее энергически:

– Чтоб я доверил, например, свою скотину чужому человеку? Сам бы ушел, а мою скотину? Да позвольте вам сказать…

И мгновенно какое-то необычайное оживление охватило его. Какая-то масса соображений, задевавших его «за живое», вдруг овладела им, и он, сверкая глазами, заговорил:

– Отдай я чужому свою скотину? Помилуйте! Да позвольте сказать, вы вот говорите: делить хлеб… Хлеб в наших местах без назему не родится… Позвольте узнать, как же по вашему плану будет с навозом?

– Будут возить, как и теперь. Ведь теперь покупают назем?

– Это верно. Что так, то так… Но позвольте сказать…

– Ну и тогда так же рассчитать. Теперь воз – тридцать копеек, и тогда – по возам, а вместо денег – хлеб. Вы пахали, возили навоз – вам и за пашню и за навоз.

– Да не про то я говорю, это действительно учесть можно; а как уравнять назем – вот о чем мои слова! Теперь я везу назем кониный, а другой какой-нибудь плетется с коровьим – какое же может быть тут равновесие?

Я не знал, что сказать, потому что никогда не предвидел такой тонкости.