Джейн посмотрела на мать: явно не разделяя всеобщей радости, миссис Остен не обращала на собравшихся никакого внимания. Она говорила только с констеблем, показывая ему портрет Джейн, написанный Кассандрой. Сходство было слабое, нос получился острым, как клюв, да и вообще художница, по правде говоря, спешила. И все же матушке это показалось лучше, чем ничего. Наверное, она перерыла весь дом в поисках портрета младшей дочери. Джейн даже не думала, что мать знает о существовании этой плохонькой картинки, но миссис Остен с нежностью держала портретик в руках и тотчас смахнула каплю, упавшую со шляпы полицейского. Джейн захотелось подойти к матери и с улыбкой прикоснуться к ее руке. Вероятно, они могли бы сказать друг другу то, чего никогда прежде не говорили. Однако воспоминания о горящей рукописи были еще слишком живы. Джейн осталась стоять в стороне, безмолвно наблюдая материнские страдания. «Как любим мы наказывать тех, кто нам дорог!» – подумалось ей. Кроме того, она опасалась, что не найдет в себе сил, чтобы выйти к родным прямо сейчас, в присутствии всех этих почтенных матрон, рыбных торговок и прочих взволнованных жительниц города. Можно было предположить, какой эффект произведет ее появление!
Джейн побежала прочь, в Волшебный лес, где спряталась в заброшенном домике егеря с намерением не покидать этого убежища до ночи. Она надеялась, что к наступлению темноты толпа разойдется: простой аппетит возобладает в людях над жаждой скандала. Тогда можно будет прийти домой и объясниться с родителями. Ну а пока Джейн сидела среди голых каменных стен и ждала.
Вынув из кармана обрывок рукописи «Первых впечатлений», она перевернула его и увидела слова, написанные миссис Синклер. Всего одна строчка. Джейн нахмурилась, подумав: «Мало того, что старуха – мошенница, так у нее еще и почерк ужасный». Джейн не впервые приходилось разбирать каракули. К примеру, веселое нетерпеливое перо брата Генри выводило буквы, весьма напоминающие пьяных муравьев, которые разлеглись на странице. А брат Фрэнк, когда благодарил Джейн за новую рубашку, выплеснул на страницу половину Атлантического океана – видимо, затем, чтобы сестрица получила лучшее представление о морской жизни. Однако сравнивать их почерки с почерком миссис Синклер было бы то же самое, что равнять мелкую кражу с государственной изменой. Джейн потребовалось несколько минут только для того, чтобы понять, где верх, а где низ, причем сложность заключалась отнюдь не в каллиграфических изысках. Знаки, начертанные миссис Синклер, не грешили витиеватостью старогерманских письмен. Не было здесь ни причудливых изломов, ни длинных хвостов и закорючек. Строчная «s» не походила на «t», как, например, в старинных изданиях Шекспира. Все это вообще мало напоминало буквы. По клочку бумаги просто рассыпались черные кляксы, сердито перечеркнутые кривыми толстыми палками. Даже если бы писавшая просто разбрызгала содержимое чернильницы по бумаге, вышло бы, пожалуй, аккуратнее.
Джейн подняла лист, как делала матушка, когда ей не хватало света или у нее уставали глаза. Вгляделась в начало безумно пляшущей строки. Первая буква – «T». Ну а дальше? «A»? Да. Take», – вслух прочитала Джейн первое слово. Следующее было проще. Оно состояло всего из двух букв, достаточно отличных друг от друга: «m» и «e». Получилось «me», «take me».
Джейн продолжила. Разобрав
