– Что же ты делаешь со мной, Суриков? – Качаю головой и затем охотно отвечаю на его поцелуй.
Наконец, мы размыкаем губы, и Пашка гладит меня большим пальцем по щеке.
– Ты же знаешь, я не хочу с ним общаться, – это он про отца, который оставил их с сестрой, когда обоим было по десять лет, – но пообещал маме. И чего я такой добрый стал в последнее время? Не знаешь?
Он буквально держит меня взглядом. Вот это силища. Я, кажется, даже не моргаю, а сердце опять скачет куда-то диким галопом.
– Потерпи уж. Вдруг он помирать собрался? Ой, прости. В смысле… Поговори с ним, выслушай, не груби. – Забираюсь пальцами в его волосы. – Отец ведь. Мне вот еще хуже. Я своего вообще никогда не знала.
Паша обнимает меня и гладит по спине:
– Прости.
– Ничего, привыкла. – Пожимаю плечами. – Его вроде и не существовало никогда.
– Мы… встретимся завтра? – Паша бросает взгляд за окно. – То есть сегодня уже.
– Ты хочешь? – Вижу, как его глаза плывут от желания.
– Еще спрашиваешь. – Прижимает меня к себе так крепко, словно боится потерять. Или просто хочет раздавить, что тоже возможно, когда испытываешь такие сильные чувства. – Я буду считать минуты до нашей встречи.
Целую его в нос, затем в щеку, скольжу ниже и впиваюсь в губы. Интересно, мы сегодня отлипнем друг от друга? Или срастемся, как два дерева, и нас придется отделять друг от друга бензопилой?
Паша
– Сынок, – тихо произносит мама, когда мы останавливаемся у нужного дома.
На самом деле перед нами старый трехэтажный барак, один из нескольких, оставшихся еще в центре города. Их обещали снести лет двадцать назад и с тех пор даже ни разу не ремонтировали.
Через приоткрытое окно в салон заползает сладковатый запах гнилья и помоев. На улице уже светло, но местные алкаши на лавочке и не думают прерывать веселье, начатое еще, вероятно, накануне.
– Мам, – поворачиваюсь к ней. Мы, наверное, первый раз за десять лет беседуем вот так, тихо и спокойно, и, что самое главное, глядя друг другу в глаза. – Я уже взрослый. Я – мужчина. Извини, что так получилось, но не нужно вот этого всего. Не стоит портить все своими нравоучениями.
Ее большие, красивые глаза слезятся.
– Ты для меня навсегда останешься мальчишкой… Пойми…
– Мам, все хорошо, – похлопываю ее по руке, – мы с Аней встречаемся. Я ее люблю, она – хорошая девушка. Тут не о чем волноваться.
– Какая же я, видимо, старая… – Она переводит взгляд на дом напротив. – Сами разберетесь. Ладно. Ты же все знаешь про контрац…
– Ма-а-ам! – Стону я, покрываясь краской с головы до пят, и вдруг понимаю, насколько беспечными мы с Аней были. Уставшие, пьяные, одурманенные друг другом. Мне не хотелось тратить время на поиски резинки, которая должна была лежать в кармане одних из джинсов. Неизвестно, которых именно. Секса у меня не было уже около месяца, так что соображал я тогда не башкой, а явно каким-то другим местом.
Распечатываю новую жвачку, закидываю в рот. Кажется, меня начинает долбить похмелье. Или совесть.
– Ладно, – мама нервно щелкает пальцами, и мне хочется обнять ее несмотря даже на то, что сержусь из-за отца. – Пойдем. Звонили его соседи, тянуть дальше нельзя. Ему нужно сдаваться в больницу, но он ждет своих детей, чтобы поговорить. Машу еле вызвонила, надеюсь, тоже приедет.
– Пошли. – Ворчу я, вылезая из машины.
– И, Паш… – Она выходит и закрывает за собой пассажирскую дверь. – Спасибо, что согласился.
