Конечно, она вернётся. Я знаю, что вернётся. Она никуда от меня не денется. Но почему чувствую, что это жалкие попытки убедить самого себя? На протяжении всего времени жду, что она вернётся, скажет, что это ерунда, мы справимся, но каждый раз взгляд обращается к кольцу и ключам, говоря, что возвращение невозможно. Она ушла, оставив меня. Она не вернётся.
– Картер! – голос Люка пропитан яростью, он почти вышибает дверь, но до этого нет прока. – Открывай эту чёртову дверь, я знаю, что ты там!
Словно в тумане, поднимаюсь с дивана и на автомате шагаю к порогу. Дёргаю дверную ручку и уже хочу вернуться на прежнее место, где протер дыру, но у Люка другие планы. Схватив за плечо, он насильно останавливает и разворачивает к себе.
– Какого черта ты выкидываешь?
С отсутствием эмоций, смотрю на него, но ничего не вижу. Перед глазами размыто. Перевожу взгляд в сторону и на этот раз зрение не подводит. Они всё ещё тут. Это не шутка или сон. Она ушла. Ушла от меня с моим ребёнком, а я не сделал ни единого шага вдогонку. В голове звенят слова Лизи:
– Убирайся. Убирайся. Убирайся.
Каждый новый раз, становится лишь хуже, словно добавляется ненависть и мерзкий скрип, от которого волосы встают дыбом.
– Что произошло?
Мой ответ безжизненный, а взгляд пустой.
– Она ушла.
– Я понял, что произошло?
Язык не поворачивается сказать, из-за чего Люк начинает трясти меня так, что мозги готовы вывалиться из любой части тела. Он сильней давит на плечо, благодаря чему появляется физическая боль.
– Картер?!
– Она беременна.
Вздохнув, он, кажется, расслабляется, чего не делаю я.
– И что? Тебя можно поздравить?
Начинаю смеяться, но без толики веселья. Это отчаянье, которое решило выйти другим способом.
– Ты прикалываешься? Она. Ушла. От. Меня.
– Что ты сказал?
В горле пересыхает. Смех резко прекращается. Теперь я начинаю кашлять из-за нехватки воздуха. Так боль напоминает о себе. Она моментально осушает каждую клеточку тела. Я выяснил это за один час.
– Что ты сказал, Картер?! – настойчиво требует Люк.
– Что не готов; что она хотела дотянуть до того, когда ничего нельзя исправить; что у нас ничего нет и мы ничего ему не дадим; и не знаю, что мы должны делать.
Даже не замечаю, как глаза наполняются слезами, но мне плевать, если выгляжу жалко. Я могу признать, что поступил, как слабак. И сейчас не могу прикрываться эмоциями. Я должен научиться держать себя под в руках, как научился это делать во Флориде. Вероятно, в моём случае подобный самоконтроль лишь временное утешение. Рано или поздно возвращаюсь к прошлым повадкам.
Взгляд Люка стекленеет, а лицо наливается кровью.
– Ты, кусок идиота, предлагал ей сделать аборт? Ты, нахрен, шутишь?
– Я не предлагал ей сделать аборт!
– Ты сказал, что она хотела дотянуть до того момента, когда нельзя исправить. По-твоему, это звучит, как поддержка и слова любви?
Хватка Люка становится ещё болезненней, после чего он отталкивает меня.
– Где она?
– Не знаю, она ушла вчера!
– И ты не попытался позвонить и вернуть?
Вероятно, моё молчание принимается за согласие, ведь именно так я поступил. Я ничего не сделал, только смотрел на закрытую дверь.
Слова Люка звучат резко и с неким отвращением. Он разочарован, но это не хуже ненависти Лизи.
– Соберись, бой через пару часов.
С этими словами, он выходит за дверь, оставляя меня в оглушающей тишине, нависающей грозовыми тучами. Она намного хуже гула толпы. На этот раз не прирастаю к полу, вылетаю следом.
