– Понимаю, вам это неприятно, но… – Она театрально закатывает глаза и пожимает плечами, предварительно убедившись, что восседающий во главе стола инспектор Периваль смотрит не на нее, а на лежащую на коленях бумагу.
– Присядьте, пожалуйста, ненадолго. – Он поднимает голову, и я начинаю чувствовать себя преступницей на допросе. – Много времени мы не займем, но это важно.
На выходных я его «погуглила». Руководитель отдела по расследованию убийств и тяжких преступлений в Баттерси. В 2009-м получил благодарность за пресечение войны индийских ресторанов в Тутинге (вам это о чем-нибудь говорит? Мне тоже).
Я отлипаю от двери и осторожно устраиваюсь за столом. Предложить чаю? Но у Периваля такой тон… Пожалуй, не стоит.
– Вы видели эту женщину раньше?
Между зубами у него застрял кусочек латука, застегнутая на «молнию» адидасовская кофта украшена на груди пятном засохшего кетчупа. Будь я судебно-медицинским экспертом, предположила бы, что по дороге ко мне он съел бигмак.
Он придвигает ко мне фотографию. Даже еще не взглянув, знаю, на фото – она. Я ждала этой минуты с ужасом.
Сад, детская «лазалка». На нижних перекладинах – двое ребят. У ее ног – большая красная пластиковая машина, в которой можно возить детей, а сама девушка чуть наклонилась к лесенке и держит малышей за ноги. Ослепительная улыбка. Передние зубы слегка кривые, будто вдавлены внутрь; темно-рыжие волосы собраны в два хвостика. Худенькая, с узким лицом и густыми накладными ресницами, словно кричащими всему миру: «Кто бы что ни говорил, а я дорогого стóю!» В мочке уха – не меньше шести колечек.
На меня наваливается невыносимая печаль.
– Это ее дети? – разлепляю я губы.
– Неужели она совсем не кажется вам знакомой?
– Ну, разве что… Помните, вы сами тогда говорили, что она чем-то похожа на меня… Кто она? Дети – ее? – настаиваю я.
– Ее звали Аня Дудек, тридцать лет, жила на Фицхью-Гроув, на юго-западе. – «Звали», «жила»… Прошедшее время. – Об ее исчезновении заявили люди, на которых она работала, семейство из Патни, потому что в субботу она за весь день так и не объявилась. На снимке их дети. Она была няней по выходным.
– Аня Дудек… – повторяю я.
Няня. Ну хоть дети не ее. Хорошая работа в хорошей семье. Патни – благополучный, респектабельный пригород, там еще живет либерал Ник Клегг. Какое уж тут «столкновение двух миров»?
– Вам это имя о чем-нибудь говорит?
– Нет, – трясу я головой. – Совсем ничего.
– А на Фицхью-Гроув бывали?
– Нет. Я, конечно, знаю, где это. – Высотки на краю парка, раньше принадлежавшие местным властям. – Но бывать не приходилось.
– Уверены?
Киваю.
– А Аня Дудек бывала у вас?
– Нет.
Сидящая напротив констебль Морроу поджимает губки и смешно гримасничает – мол, понимаю, дурацкая трата времени, и рада бы вас не терзать, но ничего не поделаешь… Проявляет, стало быть, женскую солидарность. Я ей улыбаюсь и повторяю для инспектора:
– Нет, никогда.
– Любопытно. – Периваль перекладывает с колен на стол лист бумаги, с которым нянчился перед этим.
В тонкой прозрачной папке – выдранная из журнала «Леди» страница с объявлением. В район Вандсуорд требуется няня с проживанием. Я узнаю его сразу же – по начертанию слов, по их расположению. Это объявление прошлым летом давала я, когда Робин предупредила о своем скором уходе.
– Тогда откуда на дверце холодильника убитой взялось вот это?
Зимой у меня был синусит, инфекция распространилась на внутреннее ухо, и временами от этого случались приступы нарушения равновесия – врач называл их односторонней вестибулярной дисфункцией. Кружилась не столько голова, сколько предметы вокруг; комната резко начинала плыть, вращаясь, как карусель. Сейчас на меня нахлынуло то же ощущение.
