И недовольный гул, прерываемый криками какой–то нервной Барби. Только мне это уже неинтересно, я вся живу в завтра.
Летящей походкой проходя мимо поста охраны, улыбаюсь до ушей мужчине в черном и не могу не поделиться радостью:
– Меня взяли! Завтра выхожу на работу!
– О, поздравляю, Анастасия Игоревна! – искренне радуется он в ответ. Надо же, запомнил, как меня зовут!
– Спасибо! – кручусь вокруг себя, машу ему рукой как родному человеку.
На улице прижимаю к груди папку с документами и сумочку, подставляю лицо солнышку.
– Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Вселенная меня услышала! Теперь я точно знаю: мысли материальны!
Звоню Никольской.
– Леська, меня взяли! – визжу ей в трубку. – Представляешь, взяли в "МиКо"!
– Я так и знала, – спокойно реагирует подружка. Как будто она наперед рассмотрела мое будущее в кофейной гуще, например, или в картах Таро. – Дуй ко мне, отметим.
– Ага!
После Олеськи набираю Женьку. С третьего гудка слышу голос брата в трубке.
– Женька, меня взяли на работу! – и ему визжу.
– О, круто, пельмешек купишь?
– Куплю, но позже! Меня не теряй, я у Олеськи.
– Оки.
В трубке что–то бабахает, стреляет, Женька отключается. У него своя работа, правда, неоплачиваемая. Но даже это не понижает количество эндорфинов в моей крови.
И я вприпрыжку, с широченной улыбкой на лице, скачу до остановки, ловя на себе удивленные взгляды прохожих.
"Ненормальная" – читаю в глазах у некоторых.
Еще какая! Счастливая!
Через сорок минут поездки на общественном транспорте и короткого забега в кондитерскую в Олеськином доме трясу перед подругой коробочкой с вишневыми круассанами:
– Гуляем!
– Прощай диета и осиная талия, – показательно вздыхает Никольская.
– Да здравствуют эндорфины счастья!
– Проходи давай, эндорфин.
Скидываю туфли и шлепаю за Олеськой на кухню.
У Никольской к моему приезду согрет чайник, приготовлены кружки, расписанные красными сердечками, в стеклянном пузатом заварнике распускаются листочки зеленого алтайского чая. В вазочке аппетитно переливается черно–лиловыми оттенками смородиновое варенье.
Из ванной доносятся звуки строительного миксера. Поднимаю бровь.
– Это все еще он, да?
– Ага. Валера. Сказал, работы еще на два дня. По–моему, я ему нравлюсь.
– Клеится?
– Клею я, – подруга показывает пальцем на себя и хитро прищуривается. – Но он пока держится. Уже начинаю подозревать, что он гей. Но там такое тело… м-м-м. – Леська закатывает глаза. – Грех отпускать. Вот думаю, чем бы его еще озадачить.
– О, подруга, ты не исправима, – смеюсь. – А если он занят? И дети семеро по лавкам?
– Пфф, я ж для здоровья, не более.
Машу головой. Не понимаю.
– Так. А ты давай, рассказывай, как прошло собеседование. Тебя же сейчас разорвет от эмоций, если не поделишься.
Подруга разливает душистый чай. Не спрашивая, достает вчерашнюю бутылку янтарной жидкости и наливает по чайной ложке в кружки.
Я все это время на эмоциях рассказываю, как стояла в коридоре, ожидая своей очереди, как проходило собеседование, как услышала и не поверила, что меня берут.
– И что, прям так и сказали – завтра выходи?
– Да! Представляешь? Да! Без вопросов, без изучения документов. Словно пальцем в небо, точнее в первое попавшееся резюме, тыкнули и взяли меня. Но скажу честно, Олеся, – делаю важное лицо, – из всех кандидаток на должность помощника директора они выбрали правильного человека! Те пираньи, что пришли вместе со мной, явно хотели не работу получить, а кое–что другое.
